Ему нужна была тишина. Абсолютная тишина. Место, где никто и ничто не сможет ему помешать.

И он знал, где это место.

Он выглянул в окно. Рассвет только-только начинал размывать черноту ночи. Улицы были пустынны. Он быстро собрал «Спидолу» в рюкзак, нашёл старый папин фонарь и, крадучись, словно вор, вышел из квартиры.

Его цель была та самая песочница.

Воздух был ледяным, обжигал лёгкие. Он бежал, его шаги гулко отдавались в предрассветной тишине. Он чувствовал себя безумцем, но это было безумие действия, а не паралича. Он что-то делал.

Песочница была такой же, как и всегда. Мёрзлой, безжизненной. Качели скрипели на ветру, словно призраки самих себя. Игорь обошёл её кругом, подходя к тому самому месту, где они с Димкой строили свою роковую крепость.

Он поставил рюкзак на мёрзлый песок, достал «Спидолу», подключил её к переноске, которую стащил из гаража, и воткнул вилку в розетку уличного фонаря. Свет фонаря померк, но приемник ожил.

Его руки дрожали уже не от страха, а от нетерпения. Он повернул ручку, ловя знакомую частоту. Шипение, треск… и вот он. Тот самый ритм. Глубже, четче, чем дома. Здесь, в эпицентре, он был мощнее.

Он присел на корточки, прижав ухо к решётке динамика.

И услышал.

…нет, я главный! Я придумал!… — его собственный голос.

…ладно, давай тут… — голос Димки.

Потом — звук двигателя. Далёкий, нарастающий. Не тот, что был тогда. Более… механический, металлический. Тот самый стук, что он слышал в приёмнике. Он становился громче, заглушая детские голоса.

Игорь зажмурился, концентрируясь изо всех сил. Он должен был услышать больше. Что это был за звук? Откуда он?

И тогда, сквозь шум двигателя и тиканье механизмов, он услышал третий голос. Тихий, сиплый, абсолютно чуждый. Не детский и не взрослый. Лишённый всяких эмоций.

Голос сказал всего одно слово.

— На-а-а-з-на-а-а-че-ние…

И в тот же миг Игоря отбросило от приёмника. Не физически. Ментально. Волной чистого, нефильтрованного ужаса. Перед его глазами вспыхнуло ослепительно белое пятно, а в ушах раздался оглушительный визг — звук ломающейся кости и детский крик, слившийся воедино.

Он упал на спину, зарываясь пальцами в песок. Он не мог дышать. Он снова был там. В тот момент. Он чувствовал удар, боль, запах бензина и горячего песка.

Приёмник на краю песочницы захлёбывался шипением, и из его динамика, искажённый до неузнаваемости, прорвался голос Димки. Но не детский. Современный, ледяной, полный нечеловеческой ярости.