Похлопав его по голове заботливым жестом (я все-таки препод, давать ему уроки — моя работа), я приоткрыла дверь таверны и нырнула внутрь.

В крови бурлили злость и азарт, хотя больше всего было тревоги за Эйдана. Это то, что я думаю, или...

Стоило мне подойти к столу, как Эйдан поднялся мне навстречу:

— Анджела!

Он улыбался, хотя его улыбка выглядела натянутой и нервной. Правой рукой он опирался на стол, костяшки пальцев побелели.

— Прости, что ушла сразу после поцелуя, — произнесла я, сверля его взглядом. — Это было глупо.

Дверь таверны скрипнула. Я обернулась, уверенная в том, что это вернулся Солвейн, но нет, всего-то какой-то забулдыга решил пропустить стаканчик эля.

Я снова посмотрела на Эйдана — он ухмыльнулся, ужасно знакомо. Эйдан был единственным знакомым мне мужчиной, ухмылка которого была теплой.

— Что ты, ты отлично держишься для той, кто столько лет был замужем за Эшборном.

— Вот уж от тебя не ожидала! — ужаснулась я. — Намекаешь на мой возраст?

Эйдан засмеялся, и я изо всех сил постаралась не видеть спрятавшегося в глубине вертикальных зрачков напряжения. В последнее время, с тех пор, как он вернулся после ранения, оно находилось там постоянно.

Вглядываясь в его лицо, я гадала: что он от меня скрывает? Только то, что академия — больше не его и он почти ничего там не решает? Об этом я давно догадалась, иначе Эйдан не позволил бы хозяйничать там Хадчинсону.

Или речь о чем-то более страшном? На что намекал этот щенок Солвейн? Стоит ли спрашивать обо всем напрямую — или дождаться, пока Эйдан обо всем расскажет сам?

***

Утром из моего почтового ящика я достала два письма.

Одно — в белом надушенном конверте с вензелями и гербом Эшборнов. Красивое, нарядное!

«Дорогая Анджела! Мы с Дереном имеем честь пригласить вас на нашу свадьбу! Смею надеяться, мы с вами подружимся и вы не держите обид. Ана».

Вслед из конверта выпало помпезное приглашение. Тисненое, на плотной бумаге — все как полагает Эшборнам.

Второе письмо было намного более скромным. Пухлый и тяжелый конверт из коричневой бумаги. Когда я его разорвала, на покрывало посыпались фотографии, от которых у меня внутри все похолодело.

Ночь, дверь таверны, край вывески. Я — нюхаю «камушек водорослей», улыбка блаженная и глупая, как будто один такой же камушек я уже употребила, причем в одно лицо. Следом — еще несколько фотографий. Я обнимаюсь и танцую с гномами — рядом кружки эля и вполне можно подумать, что одна из них принадлежит мне.