А Эван… Он не лез с неуместными утешениями, но его поддержка была постоянной и ненавязчивой, как дыхание.

Перед каждым визитом в суд или канцелярию он подробно объяснял мне, как подготовиться и вести себя. Он описывал ситуацию, как будто это была сложная военная операция. Говорил, чего ожидать, на какие вопросы отвечать и какие игнорировать.

— Смотри на мистера Холбриджа, — говорил он, его пальцы тёплым кольцом сжимали мою руку. — Если он сделает вот такой жест бровью — значит, вопрос неуместный, и ты можешь не отвечать. Просто скажи: «Я полагаюсь на заключение экспертов» или «Этот вопрос уже освещался ранее». Не оправдывайся. Ты — потерпевшая.

Он смотрел мне в глаза, и в его обычно насмешливом или холодном взгляде я видела искреннее беспокойство. Он переживал за меня по-настоящему.

— Они могут пытаться давить, провоцировать, — предупреждал он. — Помни, ты не одна. Мы все с тобой. И Холбридж — лучший в своём деле. Доверься ему. И… доверься мне.

Я доверяла. Его уверенность стала моим щитом. Его спокойные, взвешенные слова помогали мне сохранять самообладание в тех леденящих душу залах.

Эвервуд же бурлил. Скандал, разразившийся вокруг аристократа из ближнего круга герцога, оказавшегося убийцей, был той новостью, которая не сходила с уст вот уже несколько недель. О ней говорили на каждом углу, на рынках, в салонах, в пабах. История обрастала самыми невероятными и жуткими подробностями, будто сошедшими со страниц готического романа. Поскольку обвиняемый принадлежал к высшему обществу, расследование вызвало невиданный общественный резонанс. Вопросы о справедливости, о привилегиях, о том, может ли титул быть щитом от возмездия, стали главными темами для обсуждения. Говорили, что маркиза Роксбери не упустила случая проявить своё влияние. Она настояла, чтобы дело рассматривалось судом присяжных, и тем самым привлекла ещё большее внимание к процессу.

Суд проходил в особом порядке, за закрытыми дверями, но утечки информации были неизбежны. Его адвокат, нанятый за огромные деньги ещё оставшимися сторонниками семьи Эштонов, яростно защищал клиента. Сначала Гарольд пытался всё отрицать, утверждая, что смерти его жён — нелепая случайность, трагическое стечение обстоятельств. Но когда до него дошла холодная реальность, что ему грозит не тюрьма, а виселица, — тактика мгновенно изменилась. Эштон стал рассказывать об Адаме, чьё существование долгие годы скрывалось от общества.

Он с готовностью, почти с энтузиазмом, начал валить всё на своего мёртвого брата. Живописал его врождённую порочность, животную жестокость, и свою якобы вынужденную роль покорного наблюдателя, запуганного и шантажируемого братом-близнецом.