Рада кивнула и помогла ему собраться. В целом она лишь стояла рядом, негромко напевая какой-то нескончаемый мотив, подавала нужные предметы и иногда вставляла неуместные рекомендации. Луций приводил себя в порядок сам. Побрился, расчесал волосы, кое-как собрал их в короткую косу.

Он рассчитывал позавтракать с дядей – спросить его о том, как возвращаться к уже виденным снам и расширять… зоны обзора. Уже спускаясь в колонную галерею, Луций замер и прислушался. Тиберия слышно не было. Вместо него он услышал голос, который не мог не узнать.

Командующий Гай Корвин – собственной персоной.

– Во имя Марса, они там оборзели совсем! Я жду уже три недели.

– Я собирался сегодня к тебе. – Чтобы услышать Публия, Луцию пришлось напрячь слух. Брат, как обычно, говорил негромко. – Это частный разговор, Гай. Продолжим его в таблинуме.

Частный, значит.

Луций развернулся на пятках и чуть ли не бегом понесся обратно в свои покои.

– Раздевайся, – рявкнул он Раде, захлопнув за собой дверь.

– Ну вот, а обещал без этого.

– Шутки потом! Мне нужна твоя одежда.

Луций торопливо стянул с себя тунику. Рада, не стесняясь наготы, протянула ему свою – грубую, серую, пропахшую листвой и ягодами. Луций наскоро оделся и подлетел к зеркалу. На мгновение задумавшись, он кивнул самому себе и расчертил Печать Лиц. Это заняло у него меньше минуты. Удовлетворенный отражением, он махнул Раде, которая смотрела на него со смесью любопытства и опаски, и умчался прочь из комнаты.

После скандала с талорцем Публий отлучил младшего брата от дел государственных, и теперь Луций узнавал о происходящем только из сплетен патрицианской молодежи. Их болтовня была сомнительным источником информации. Некоторые слухи упрямо противоречили другим. Упустить шанс послушать частный разговор между командующим армии и его доверенным лицом Луций не мог. Внутри дома это было не так сложно сделать. Публий был патрицием. Все патриции имели уязвимое место.

Уязвимость похожа на трещину в посуде – может быть очевидной или вовсе незаметной, но она всегда есть. Большинство представителей Старшей Ветви имели одну на всех слабость – высокомерие. Оно будто было примесью в глине, из которой их лепили. Прививалось с пеленок, впитывалось с молоком матери.

Доходило до смешного – ну как можно каждый раз удивляться успешному восстанию рабов? Вот так открытие: если захватить людей и продать в рабство, им это не понравится. Узнать, что у Сиазона есть своя письменность только спустя десять лет после колонизации? Надо же, кто-то еще смог придумать буквы! Любой язык, кроме собственного, эдесцы считали не более чем собачьим лаем, любую культуру клеймили варварской и отсталой, со скрипом делая исключение для Котии и Лирака – и то исключительно потому, что всего век назад в Республике попросту не было собственных драматургов и философов. Любая магия кроме Искусства печатей полагалась либо ничтожной, как тиришарская звериная связь, либо хтонически мерзкой, как, собственно, талорская власть над стихиями.