Кортэ ощутил, как мир без всякого танца выворачивается наизнанку. Для него, живого, пустота посмертия вдруг стала яркой и явной, выбила почву из-под ног, подвесила на ржавом крюке отчаяния! Происходящее теперь, без громов и молний – непостижимо и отвратительно. Ноттэ нет поблизости, а Оллэ противоестественно жив, на его плечах лохмотья рубахи сына заката. Именно одежда друга на чужом теле смотрится жутко, создает понимание окончательной безнадежности. Но ещё страшнее слова старшего из нэрриха, его поведение: безразличный взгляд, скользнувший без задержки по трупу старухи-цыганки. Спокойствие, неготовность помогать людям и приятие «оплаты за обучение» в форме, о которой и подумать – больно.

– Где Ноттэ? – повторил сын тумана, внятно и зло выговаривая каждый звук.

– Разве ты не знаешь самого простого правила? – удивился Оллэ, зачерпнул из углубления в камне остатки схлынувшей воды, напился, ещё раз умылся. – Нэрриха не может позвать в мир подобного себе, тем более нэрриха не вправе окликать и тянуть того, кто прошёл через насильственную смерть, закреплённую изъятием раха. Сверх сказанного… Вон лежит старуха цыганка, я чую в ней тьму, поскольку недавно находился у грани бытия. Тьма – не пустой звук, она способна создать искажение, именуемое проклятием. В нашем случае проклятие прямо вплетено в нити раха и стало роком для Ноттэ.

– Опять Эо, – поморщился Кортэ.

– Похоже, – легко согласился Оллэ. Похлопал ладонью по бедру, словно подбивая стопку мыслей. – Так, так… Картинка ясная и неприятная. Старуха прокляла Эо, его уничтожил Ноттэ. Далее: сын заката неизбежно впитал всё, что имелось в чужом раха. То есть он приобрел и часть меня с моими подсказками, и тьму души Эо, и даже отзвук проклятия старухи, нацеленного в Эо. Рвать раха – то еще занятие, опаснейшее. Но ему требовалась сила, вся сила… И еще – он спешил. Если бы толком подобрал людей и тщательно разделил пряди принятой силы, взывание к сердцу ветров далось бы сравнительно малой жертвой: Ноттэ пришлось бы сгинуть на положенный для его опыта срок при сохранении возможности вернуться в мир людской, пусть и нескоро. Но старуха – вот она, чернее уголька, выгорела дотла, расплачиваясь. И Ноттэ… Увы, он там, откуда вытащил меня. Что делать, сын заката был самым упрямым из моих учеников. Он не желал принимать жизнь такой, какова она есть на самом деле. Глупо идеализировал людей и безжалостно терзал свою душу. Я пытался объяснить, но слушал он лишь то, что полагал верным… Мы расстались без взаимопонимания. Я боялся за него уже тогда.