Кортэ не стал тратить время на размышления: то ли поднимается туман, то ли тропа под него подныривает. Лишь отметил с облегчением, что самая густая муть остается вверху. Уже можно различить ближние камни, выпирающие ребра скал, у их основания – небольшую часть площадки, залитой водой и превратившейся в озерко. А вот и плясунья: сидит на последних пологих ступенях тропы, за крупным обломком скалы. Энрике лежит рядом ничком, голая спина смотрится жутковато – словно её обожгло.

– Что произошло? – попробовал уточнить Кортэ, падая на колени рядом с людьми. – В какой-то момент мне стало страшно, вдруг вы тут все…

Нэрриха не договорил и обреченно махнул рукой, склонился над Энрике и кончиками пальцев тронул его ожог. Плясунья снова плакала, даже не пробуя внятно ответить. Кортэ и не повторил вопрос, ощутив незнакомое и, видимо, свойственное новому кругу опыта: возможность впитать, оттянуть на себя часть болезни. Энрике застонал, шевельнулся. Попытался сесть, хрипя и упрямо цепляясь пальцами за скалу. Пришлось помогать. Благо, Хосе уже мог видеть и тоже не стоял без дела: стащил рубаху и старательно прилаживал мокрую ткань на обожженную спину служителя.

– Он точно сказал, нас спасать – себе дороже, – неожиданно внятно и спокойно прошептал Энрике. – Всё пошло криво. Он предупредил: будет трудно, но если не вплетать в танец черных мыслей и не допускать греха, пройдем по краю и зацепим то, что нам нужно, не тревожа тьму, и не пробуждая худшее…

– Мама прокляла того нэрриха ещё в городе, она последнее время всех проклинала, – всхлипнула плясунья, вскинулась и жалобно глянула на Кортэ. – Она не со зла! Хотела, чтобы её боялись и не лезли ко мне. Это я виновата, я одна, понимаете? Кто заставлял меня злить того нэрриха, кто тянул за язык? Дон Ноттэ прав, бесы, кругом бесы, они подлые, они даже плату берут не с тех, кто грешен. Чтобы мне здесь было – уже как в масле кипящем.

– Все мы хороши, не наговаривай на себя, – мрачно усмехнулся Энрике, нащупывая ладонь плясуньи. – Лупе, ты одна и исполняла то, что было испрошено. Вот прочие… Я видел только тебя и думал о том, что недопустимо. Старуха злилась на меня и боялась нэрриха.

– А поподробнее? – насторожился Кортэ. – Где Ноттэ?

– Мама, – снова всхлипнула плясунья, безнадежно поникла, не делая попыток встать.

– Не знаю ничего более, не помню, – устало качнул головой Энрике. – Пляска суть бесовство уже потому, что забирает человека целиком, выворачивает его и кажет миру изнанку души, мрак её и ересь… Ноттэ нас всех вывернул и использовал для дела, но изнанка наша оказалась слишком черна, испоганила замысел. Последнее, что я смутно помню, это его приказ хватать Лупе и уводить вверх, за скалы.