– Нет, не надо, – еще раз жалобно попросила королева у Мастера и всех остальных, кто мог бы исправить неисправимое. – Пожалуйста…

Когда свет жизни иссяк, кровь Абу сделалась невидимкой, а нэрриха, сопровождаемый в каждом движении вихрем перламутра, метнулся вдоль пламенного кольца. Он рычал, размахивая оружием, с присвистом выдыхал зов родному ветру и приказ ему же: найти проход сквозь неведомое, немедленно открыть путь туда, куда сына ветра вел долг найма! Хотя, пожалуй, его вдвое сильнее гнала злоба обманутого, а значит – униженного. Нэрриха рычал проклятия на всех известных ему наречиях, свистел пустынным ветром, сплетал от травы ввысь ростки туманных вихрей, умеющих ощупать незримое и найти неприметное… Но двойное кольцо охраны шатра пока что оставалось непреодолимой преградой. Огненный тростник колебался, гнулся, но не раскрывал врагу тропы.

Королева на миг отвлеклась от ближнего, отметив в долине движение множества людей и яркое скопление серебряных бликов, похожее формой на созвездие Арки Мастера. Сознание потянулось туда, вовлеченное в круговерть перестроений группы нэрриха и перекличку их ветров – и не способное уже отстраниться. Незримое взгляду сперва не давалось и разуму, не открывало себя, рябило, но постепенно прояснилось и выстроилось во внятную картину.

Западный ветер ровным потоком омывал фигуры нэрриха, замерших в напряжении. Двое стояли в классических позах приветствия, принятых у носителей длинных клинков. Еще двое ласкали пальцами древки копья и алебарды. Последний и младший – Изабелла не сомневалась в верности ощущений – дрожал, потел, вздыхал со стонами и неуверенно пробовал натяжение тетивы.

Оллэ – его королева заметила последним и узнала резко, рывком – двигался навстречу противникам вместе с ветром, отрешенно спокойный и неторопливый. Широкие рукава ветхой рубахи плескались рваными парусами, свободно пронизываемые дыханием запада. Пустые ладони разведенных, опущенных рук трогали родной ветер кончиками пальцев, как ласкового кота. Оллэ постепенно сделался понятен весь, от встрепанных волос, забрасываемых ветром ему в лицо и вынуждающих моргать – и до крадущейся поступи босых ног. Серебро раха – того, что дает жизнь детям ветра – не проступало в нем подобно узору сосудов человеческой крови, но наливалось светом, словно весь сын шторма был создан из переливчатого тумана. Сердце билось медленно, в глазах отражался далекий полдень, на губах играла улыбка, не обещающая добра, подобная малой тучке, предвестнице страшнейшего морского шторма. Оллэ замер в трех каннах от противников, поклонился, последовательно изучил каждого.