Почему Унфелих до сих пор их не нашел? Чего он ждет?

Уолтер не обманывался на счет своих способностей путать следы — даже если он и потерял их в Колыбели, последовав за одним из фальшивых экипажей, или ожидая их на другом рейсе — он найдет их. Если раньше он мог подумать, что Эльстер слишком боится своего преследователя, то после личного знакомства сомнений у него не осталось.

— Эй, — позвала его Эльстер. — Ты опять думаешь о плохом.

— О чем мне еще думать? — усмехнулся он.

— О том, что мы еще живы, и за окном — море, — улыбнулась она.

Он рассеянно провел ладонью по ее волосам. Действительно, он не чувствовал себя в безопасности с самого Лигеплаца. Пожалуй, стоило принять снотворное и ложиться спать.

— Уолтер! Я вспомнила, я такую штуку видела! — Эльстер вдруг вскочила на ноги и бросилась к стоящему в углу шкафу.

Раздался шорох, за ним — грохот, и наконец, она вернулась с небольшой гитарой, покрытой черным лаком.

— Ты сможешь сыграть? — ее глаза горели каким-то лихорадочным огнем.

Он не был уверен, что у него получится. Неуверенно протянул руку, взял гитару, почувствовав прикосновение прохладного грифа. Зажал струны и не почувствовал их режущих краев.

Вдруг его полоснула странная, но удивительно яркая мысль — он ведь даже не спросил, что будет с его рукой. Мозоли на кончиках пальцев, шрам от ожога на запястье — совсем мальчишкой, куражась, потушил сигарету, — где это все?

Похоронили, сожгли?

— Пустили на колбасу! — вдруг отчетливо огрызнулся Джек. — Уолтер, что за глупая сентиментальность, ты же проходил врачебный курс в университете — все утилизируют. Биологические отходы складывают в мешок из нескольких слоев парусиновой ткани…

Уолтер, сжав зубы, ударил по струнам. Они отозвались, неожиданно чисто и гулко. Пробежал пальцами, наконец почувствовав прохладную шершавость меди. Скользнул мертвыми пальцами по грифу, и мелодия не сломалась.

Он играл, закрыв глаза. Сначала — простенькие песенки, которые играл в пабе «У Мадлен». Потом, осторожно — альбионские баллады. Потом, в пожелании удачи Бену — «Голоса над площадью, флаги над крышами».

Он играл, растворяясь в музыке, забыв обо всем, что происходило вокруг. Прислушивался к мелодии, ловя в ней фальшивые ноты, свидетельства своей увечности. Никто не знал, как важен для него был инструмент. Ему некому было рассказать, как протест, очередной способ эпатировать и идти наперекор семье превратился в единственный способ кричать. Единственный способ говорить правду.

Но гитара пела в его руках послушно, пальцы отзывались привычными движениями. Он изредка сбивался, пальцы срывались и ломали ритм. Но даже если бы рука зажила и не было никакого воспаления — ему пришлось бы снова ее разрабатывать. Поэтому сбой ритма оставался досадным мгновением тающей в мелодии ошибки.