Доиграв, он остановился, прислушиваясь к угасающему звону. Открыл глаза.

Эльстер сидела совсем рядом и задумчиво смотрела на его руки.

— Ты здорово играешь. А меня какой-то заунывной заумью мучил, — улыбнулась она.

— А ты мне с многозначительным лицом угрожала, девочка с хлопушкой, — он отложил гитару и легко щелкнул Эльстер по носу. — Грозная чародейка, великий маг.

— Ты пьяный с матросами завывал про девок, ром и заключенных! Я думала — какой-то мятый дурак, сейчас будет играть бровями и звать за угол…

— А сейчас что думаешь?

— А сейчас я не думаю, что ты будешь играть бровями и звать за угол.

Уолтер усмехнулся и встал. Отряхнул брюки — действительно, мятые. Оглянулся — Зои дремала, привалившись к креслу. На коленях у нее змеился разноцветный шнурок.

— Будить? — задумчиво спросил он Эльстер.

— Утром холодно будет, — кивнула она.

Он, вздохнув, тронул Зои за плечо. Тихо позвал. Потом, подумав, просто поднял на руки. Подержал несколько секунд на весу, прислушиваясь к ощущениям.

Боли не было. Швы не расходились, протез не скрипел и не собирался разваливаться. Эльстер торопливо подобрала шнурок, вытащила из его кармана ключи и зажгла керосиновую лампу.

Он уложил Зои во второй спальне, на двуспальную кровать. Подумал, стоит ли закрыть окно и решил, что она ведет себя достаточно благоразумно, чтобы не выпрыгнуть, и что она достаточно хорошо соображает, чтобы самой его открыть, если захочет. Поэтому оставил окно, но задернул занавески. Поправил одеяло и тихо вышел в темный коридор.

— Сами-то куда ляжем?

Эльстер, улыбнувшись, открыла дверь в соседнюю спальню, сорвала с кровати одеяло, смяла подушку и сбила простынь. Вышла из комнаты и ее глаза блеснули янтарем в полумраке:

— А теперь пошли туда где большая кровать.

Он улыбнулся и поднял ее на руки. Ногой толкнул незапертую дверь первой спальни, не стал включать свет.

Ветер, пахнущий солью и йодом врывался в открытое окно и полоскал белоснежные занавески. И что-то оглушающее, звонкое ударило в голову, словно крепкое пряное вино — момент совершенного счастья.

Он не заметил, как распутал шнуровку ее рубашки. Левой рукой, не чувствуя прохладных гладких шнурков, скользящих в пальцах и не отдавая себе отчета в том, что делает. Под пальцами правой руки таяла теплая мягкая ткань, заставляя разум мутиться уже не черным безумием, а чем-то странным и незнакомым, теплым и рассыпающимся искрами. Это чувство было не похоже ни на одно из тех, что он испытывал раньше.

«Она создана, чтобы очаровывать», — вдруг прозвучал в голове бесцветный голос Унфелиха. Уолтер впервые ощутил такую яркую и чистую ненависть.