— Повернись ко мне лицом, пожалуйста, — к моему удивлению, голос звучал вполне нормально, никаких тебе хриплых ноток, никакого излишнего придыхания.

Волков молча повернулся, передал мне губку, забрал из рук душ. Его пальцы были горячими, глаза голодными, вдохи и выдохи слишком длинными для того, чтобы я могла считать, что он спокоен.

— Не смотри на меня так, — попросила, касаясь губкой шеи Волкова.

— Не могу, — покачал Ярослав головой. Обреченно покачал, и голос звучал так же обреченно.

— Что…

— Не отвлекайся, Мара, — тут же улыбнулся этот ненормальный, не дав мне договорить. Ну а кто я такая, чтобы спорить, в конце концов?

У Волкова было совершенно потрясающее тело. Абсолютно нереальное. Мне нравилось к нему прикасаться. Мне очень нравилось к нему прикасаться. Гладкие руки, предплечья, плечи. Его левая рука была забита полностью, на правой, с внутренней стороны от запястья до локтя, шел текст. На греческом. Греческого я не знала, только латынь, но была уверена, что это молитва. Сейчас строчки оказались разорванными. Разорванными глубокими длинными ранами, нанесенными Ирзамиром. Мало ублюдку досталось.

— О чем она? — спросила Гада.

— О благодарности и принятии, — голос Ярослава звучал спокойно, вот только… Знала я, чего стоило ему это спокойствие тогда. Это теперь он может об этом говорить, а когда-то…

Я аккуратно провела губкой с обоих краев раны, забрала из пальцев Змеева душ, смыла пену. Моя майка промокла, белье тоже, капли дрожали на лице и руках, но было не до этого. Я рассматривала руки и рисунки на них, я пыталась не причинить Волкову боли, и очень старалась не реагировать на тот факт, что он полностью голый.

Со мной.

В душе.

Кажется, это будет сложнее, чем я предполагала.

Шее досталось меньше, чем рукам, но все равно досталось. Кровь уже успела свернуться и засохнуть, отметины от пальцев Ирзамира смотрелись практически гротескно и так же неуместно, как проститутка в приходе: портили идеал.

Волков стоически терпел, не говорил ни слова, продолжая шумно дышать мне в макушку, а я изо всех сил делала вид, что не замечаю его взгляда и горячего дыхания.

Стоило коснуться мочалкой груди, Ярослав резко подался вперед, заставляя меня отступить к стене, положил обе руки на кафель, склонил голову, закрыл глаза.

В горле пересохло, вода казалась слишком горячей, пена слишком густой, скользкой.

— Сделай похолоднее, — прохрипел Гад, так и не открывая глаз.

Я кое-как дотянулась до вентиля, исполнив просьбу.