Легче стало лишь на несколько секунд.

Мы стояли слишком близко. Я чувствовала сквозь майку, животом, его член, и это совсем не помогало. А пальцы скользили по груди, очерчивали мышцы, каждую впадинку и выпуклость, перестав в какой-то момент меня слушаться.

— Нам надо отвлечься, — пробормотала я с трудом, понимая, что дальше придется спуститься ниже. На левом боку красовались шесть глубоких рваных ран.

— Очень. Есть предложения?

— У тебя на груди… — слова давались с огромным трудом, — символы вудуизма и кельтские знаки защиты. Что еще? Расскажи про остальное.

— Остальное, — Волков не рычал, не шипел, он выталкивал из себя слова с каждым следующим вдохом, — это идиш, фарси и пушту. Они в основном сдерживающие.

— Тот, что на левой груди… — я все-таки решилась спуститься ниже, — это Сварожич, а под ним Колядник.

— Тоже сдерживающие. Они помогали контролировать Гада еще до того, как я оказался в Греции. Остальные — греческие. Лабиринт тоже.

С правой стороны у Змеева действительно был наколот лабиринт. Не круглый, скорее в форме правильного гептагона. Проследить все его тупики, повороты, линии было просто невозможно. Рисунок завораживал своей четкостью, почти гипнотизировал.

— Из него ведь есть выход?

— Есть. Но надо потрудиться, чтобы найти.

— Уж я постараюсь, — пробормотала, скользя пальцами по одному из «коридоров» такого непростого рисунка, с почти детским восторгом наблюдая, как у Яра в том месте, где я прикасаюсь, появляются мурашки.

— Шелес-с-с-стова, — прошипел Ярослав, я тут же, как нашкодивший ребенок, отдернула руку.

— Прости. Отвлеклась, — пожала плечами, подняв взгляд к склоненному надо мной лицу Змеева.

Зря.

Его глаза были открыты. Мужчина смотрел на меня. Смотрел пристально, внимательно, зрачки снова были сужены до невозможного. Я чувствовала, как Волков давит, сковывает волю, мысли, оставляя лишь жар и пламя безумного, темного желания. Это было приятное давление, очень приятное. Он окружил меня собой, рядом с ним я сама себе казалась легкой, маленькой, тягучей, как патока. Запах ладана и чего-то горького, звук дыхания, тепло тела, расплавленный холод золотых глаз, гладкость кожи и те пару сантиметров или миллиметров, что разделяли нас, были острыми, яркими, громкими, вездесущими. И кроме них не было ничего.

Я почти забыла про то, кто я и зачем стою здесь, только костяшками пальцев ощущала гусиную кожу уже на бедре Ярослава.

Черт!

Я тряхнула головой пару раз, вдохнула.

— Прости, — снова извинилась, поднимая руку к талии Гада, с огромным трудом разрывая зрительный контакт. — Вот эта, на боку.