— …ты будешь пытаться…

— Да.

— Спи, — я повернулся на бок, прижимая Мару к себе, и закрыл глаза.

Как оказалось, зря. Шелестова не была бы Шелестовой, если бы не поступила по-своему. Когда в восемь я проснулся, Мары рядом не обнаружил, а в отеле царила странная тишина, только чувствовалось безумие, сладкое-сладкое безумие, разлитое в воздухе, как искрящиеся вино.

Оно завладело моим вниманием полностью, Гад облизывался и вил свои кольца вокруг моей воли и мыслей.

И я пошел искать источник. Искать хозяйку отеля. Шел за этим вкусом, как по ниточке волшебного клубка.

Мара была в пятом номере, в кресле, плотно придвинутом к кровати новой постоялицы. Шелестова выпустила свои крылья, держала девушку за руку, глаза почернели и словно покрылись паутиной изнутри, черты лица заострились, немного вытянулось все тело, пальцы стали несуразно длинными, ладони слишком узкими, локти — острыми. Кончики перьев сияли чернотой в свете зародившегося утра, а безумие вокруг висело плотным облаком, густым маревом, саваном. Я глотал это безумие судорожно, громко, часто, чувствуя Гада у самой поверхности, чувствуя силу, желая еще и ещё после каждого глотка. Глотал первые тридцать секунд, а потом выдернул, вытолкнул, выволок себя из состояния транса.

Из невидящих сейчас глаз Мары текли слезы, черные, как нефть, вязкие, как деготь.

Стоило мне сделать шаг, и верблюжья колючка дернулась в кресле. Один раз, другой. Вокруг нее распустил свои лучи символ перехода. Воздух стал гуще, плотнее, его можно было практически потрогать, мелко звенели оконные стекла, покачнулся от серого ветра постер у шкафа. Тонко зазвенело, словно взвизгнуло защитное стекло, и пейзаж гавайского пляжа упал. Стекло разбилось, разлетелось прозрачными тусклыми осколками по полу.

Мертвая на кровати тоже начала дрожать, изуродованное, искалеченное тело билось в судорогах, как в предсмертной агонии.

Кроваво-красный туман расползался от нее липкой кляксой пролитой краски, стекал на пол, поглощая другие цвета. Ноги Мары тонули в нем уже по щиколотку.

А еще через секунду Шелестову подбросило в кресле, правое плечо изогнулось вперед, рука повисла плетью. Упало в лужу карминового марева перо, дрогнули под ногами доски паркета.

Рот хозяйки отеля открылся, подбородок почти касался ключиц.

Черт!

Я выпустил Гада.

Не надо быть гением, чтобы понимать: одно неосторожное прикосновение, движение, жест — и случиться может все что угодно. Но и позволять дальше длиться этому… дерьму я не мог.

Я встал с другой стороны кровати и полностью ухнул в чужое безумие, положив руку мертвой на плечо.