Так вот, что он с ней сделал.

Не помню, чтобы видел на теле девушки следы от этой вилки или ошейника, хотя на общем фоне, эти детали могли от меня ускользнуть.

Почему я все еще не вижу Шелестовой?

Ничего не слышно. Вообще ничего. Ни шума города, ни шагов, ни машин, ни…

Какой-то скрежет, скрип, лязг. Очень громкий, просто невероятно громкий, будто чем-то усиленный. Девушка напротив дернулась, вилка впилась глубже в мясо, полилась кровь. А она продолжала дергаться, мычала от боли и все равно дергалась. Скулила, истекала кровью, плакала, но дергалась. Железные кандалы впивались в запястья и щиколотки, как голодные псы, оставляя следы, синяки, раны, а она продолжала дергаться.

Что-то огромное и тяжелое открылось где-то наверху, на миг темноту прорезал тусклый луч света и потом исчез. Высокий потолок, как же…

Порыв свежего воздуха — тоже всего лишь на миг. На безумно короткий миг. Словно мне дали две крошки хлеба, а остальную булку забрали.

Раздались шаги, тоже наверху, у дальнего конца помещения. И ужас накрыл, полностью поглотил, растоптал.

Где Мара?

Кто-то шел сюда, ко мне, к девушке напротив…

Почему я не чувствую его безумия?

…шел медленно, как в картинной галерее. Что-то позвякивало в такт шагам. Тонкий, очень мелодичный звук. Не колокольчик, но что-то похожее. Звонкий металл.

Дзынь-дзынь-дзынь. Шаг, еще шаг, еще шаг. Дзынь-дзынь-дзынь…

Где же все-таки его безумие?

Совсем близко еще чуть-чуть и он войдет в круг света, от лампочки. Совсем немного… Вот только, только почему-то мой угол зрения снова поменялся, а потом вообще все пропало. Я перестал видеть. По абсолютно мне непонятной причине я вообще ни черта не видел. Только слышал это «дзинь-дзинь», только задыхался от ужаса. Непонятного, огромного, бесконечного ужаса. Когда сердце — в горле, когда челюсти сжаты так, что ты чувствуешь, как крошатся старые пломбы, когда тело трясет, как в лихорадке.

Дзынь-дзынь-дзынь.

Он не дошел до меня, повернулся к девушке напротив, если судить по звуку шагов. Но я был уверен, что посмотрел, скользнул взглядом и отвернулся. Эта уверенность была необъяснимой и какой-то обреченной. Я все еще ничего не видел.

Что-то заскрипело, раздался лязг цепей, шорох, снова лязг и этот мелодичный «дзынь», послышался женский стон и судорожный всхлип. Испуганный, дерганый, рваный.

Какой-то металл упал на пол. Снова лязг, шум, что-то проворачивалось… механизм.

Мужик заговорил. Он говорил тихо, неразборчиво, невнятно. Я не мог понять слов: судорожное биение сердца, гул крови в ушах окончательно глушили и без того невнятное бормотание.