Ублюдок говорил быстро, словно торопился успеть все сказать… Или просто торопился. Женский плач стал громче. Несчастная почти захлебывалась и давилась, и все еще доносилось «дзынь». Казалось, что оно стало беспорядочнее. А потом раздался крик, болезненный, оглушительный, и зрение вернулось.

Урод стоял ко мне спиной: обычные черные брюки, рубашка и жилет, короткие темные волосы, у него на шее висело полотенце, в руках убийца сжимал книгу. Библию. Она была открыта, но засранец не смотрел на страницы, ему не надо было. Ублюдок помнил.

Вилка, крепившаяся к шее очередной жертвы, валялась на полу. Цепи — там же.

«Дзынь» прекратился. Прекратился, потому что это звенели спицы. Толстые, тупые, длинные. Сантиметров пятнадцать, не меньше. Скорее всего, они были закреплены где-то на одежде убийцы, поэтому и позвякивали. Сейчас они больше не висели.

Лязг и шум, который я слышал, был от клетки. От какого-то подобия клетки. Или железной дамы. Она повторяла формой тело человека — металлический корпус до талии, — сталь блестела. Ни одного пятнышка крови.

Девушка все еще сидела на стуле, сверху — эта дрянь, и прутья впивались ей в кожу. Сбоку, слева, виднелся рычаг, и узкие пазы на прутьях клетки. Для спиц.

Срань господня!

Они торчали, как иголки булавы, топорщились, а ублюдок продолжал речитативом, монотонно что-то говорить, держа руку на рычаге.

Девушка дергалась, плакала. Железная вилка оставила глубокие раны под подбородком и на груди. Кровью пропиталась вся майка.

Зрение снова исчезло.

Замолчал убийца, судя по интонации задав напоследок какой-то вопрос. Я знал, о чем спрашивал придурок. Он ждал. Ждал, пока несчастная признается, и холодом веяло со всех сторон. Тянуло по рукам, ногам. Я чувствовал его на шее, лице. И страх. Он прилип к коже, как клейстер — тонкой, мутно-желтой пленкой. Сплетение ужаса и отчаянья.

Лязг. Очередной разрывающий барабанные перепонки, выворачивающий нутро крик. Короткий, резкий, и тишина. И тяжелый вздох. Шорох одежды. Шаги.

Шаги сюда. Ко мне.

Давай же. Надо посмотреть.

Где Мара?

Что-то теплое побежало по ногам, стон прорвался наружу. И тут до меня дошло…

…лучше поздно, чем никогда…

И с этим осознанием кошмар, забивающий, застилающий мозг, стал немного глуше, тише. Получилось нормально дышать. Я даже почувствовал плечо. Тощее плечо, которое сжимала моя реальная рука в «Калифорнии», в пятом номере, утром этой среды. Ощутил рядом Шелестову. Ее безумие.

Вот только, если девушка не откроет глаза, не посмотрит на ублюдка, все будет напрасно.

Шаги были все ближе, все ближе шорох одежды.