Памятью Барроу обладал жадной, потому как единожды испытанное ощущение сохранялось в ней

навсегда. Он понял, что уже чувствовал нечто подобное раньше. К сожалению, его жадная память ещё

и крепко держалась за детали, отказываясь передавать их в когнитивные центры, поэтому он не мог

вспомнить, где это было. Он осторожно отодвинул занавес, заглянул в просвет, и остолбенел от

увиденного. Он находился по другую сторону верёвки из бархата, которая отделяла посетителей от

показа, если можно так выразиться. Хотя в данном случае иначе это определённо не назовёшь. Ей

определённо было что показать.

По ту сторону верёвки Барроу разглядел неясные силуэты расплачивающихся клиентов. Они

держались участков со слабым освещением — от тускло мерцавших электрических свечей, которое

лишь очерчивало формы, деталей было не разобрать — не желая быть увиденными и узнанными. Это

место из тех, что многие хотят посетить, но ни один не хочет, чтобы его там застали. Причина такого

преступного интереса томно и грациозно возлежала на кушетке, взирая на вытаращившуюся и

потеющую людскую массу с безразличием, выходящим за рамки человеческих возможностей. После

двух сегодняшних бесед с Кабалами, у Барроу с глаз будто спала пелена. Например, он сходу понял

(так же, как и Хорст чуть раньше), что кем бы Резиновая Лейла ни была, она точно не женщина. Она

даже не человек.

В её манере двигаться — медленно, осторожно, без всякой видимой помощи такой

свойственной людям безделицы, как суставы, было что-то от рептилии, и в то же время она

достаточно напоминала млекопитающее, чтобы вызвать "белый шум" желания — заставить

восторженную публику вздыхать и истекать слюной. Кожа её была тёмно-серой, гладкой и слегка