Ночь затаилась, как хищник в темноте — молчала, напрягая мышцы под чёрной шкурой. Альен опустился на одно колено, прислушиваясь к её дыханию, к вою ветра над башнями. Оно было уже совсем рядом, дразняще близко — как тогда, возле костра, когда приняло форму крылатого, сияюще красивого существа. Но теперь многое было иначе — иначе в самом Альене, — поэтому он чувствовал, что оно должно прийти иным. Каким угодно, но другим. В одной из тысяч своих ипостасей — у Хаоса их больше, чем миров в Мироздании.

Как Фиенни мечтал о других мирах — и в то же время ему хватало мудрости принимать этот… Почему он не научил этому Альена? Потому что не успел — или такому не учат в принципе?…

Знать, знать бы теперь… Слишком много вопросов.

— Давай же… — на бледной коже кровь казалась чёрной; Альена охватывало нетерпение на грани злости. — Я хочу этого, я приказываю! Приходи ко мне.

И оно откликнулось — сначала неуверенно, а потом со всё большей готовностью, опьяняя Альена ощущением власти. Свечение пентаграммы стало ярким, режущим глаза, а ветхие доски пола задрожали. Та же беспокойная вибрация разлилась по воздуху — одновременно с удушающим жаром. Будто Альен подошёл к огромной печи или невидимой двери, за которой плескался огонь. Волны Силы прокатывались сквозь него — такие всевластные, что он почти слышал треск собственных рёбер под их давлением. Ну и пусть — это всего лишь тело, жалкая оболочка, которую нетрудно сменить…

Отныне ему нетрудно. Ему — Повелителю Хаоса.

Мир для Альена потонул в пламенных вихрях, и он не сразу осознал, что пол чердака в нескольких местах пробит — нечто, рвущееся снизу, с треском разворотило доски и теперь алчно росло, множилось, тянулось вверх теневыми щупальцами. То ли ветви, то ли пальцы — сотни чёрных сгустков, чернее окружающей ночи. Оно непрерывно перемещалось, дрожало, меняло форму — сторонний наблюдатель сошёл бы с ума, даже волшебник мог бы не выдержать. Только Альен смотрел спокойно, потому что чувствовал в себе власть остановить эту дикую пляску. В любой момент, когда ему заблагорассудится. Это пьянило крепче любого вина, любых снадобий.

— Приказывай, хозяин, — раздалось в темноте. Голос шёл отовсюду — и сверху, и снизу, отдаваясь во всём существе. Казалось, что все языки, все тембры — мужчин и женщин, стариков и юношей, королей и рабов — слились в нём. Любой отступил бы перед могуществом этого голоса.

Любой, кроме одного-единственного. Того, кто открыл ему двери.

— Ты слышишь меня? — спросил Альен, облизав пересохшие губы. Он поднялся, не покачнувшись, и выпрямился, собирая сгустки светящейся энергии вокруг ладоней. Чердак исходил такой дрожью, что грозил обрушиться вместе с башней. Тени вокруг продолжали клубиться, постепенно обретая чёткость. — Отвечай!