Конечно, теперь, после вторжения адинатосовой ауры в земную сферу, часы эти испортились, математика небес прекратила резонировать милыми для человечьего уха звуками.

Господин Бербелек, придвинувшись на покачивающемся кресле кареты под эфирную лампу, обращающуюся под асимметричным зонтом, открыл дневник и принялся выводить. Писал медленно, задумчиво, приподнимая стило, когда колеса попадали на неровности почвы:

Те философы древнейшие, мудрецы предаристотелевы, о которых она вспоминала: Ксенофан, Анаксагор, Демокрит. Перед отъездом я проверил в библиотеке академии Лабиринта. Это правда, они знали. Ксенофан утверждал, что миров бесконечно много; также и Демокрит: бесконечность миров, рождающихся и гибнущих, из бесконечного числа атомов, двигающихся и творящих Землю, Воду, Воздух и Огонь. Анаксагор вещал истины, которые и вообще оказались пророчеством: что Луна заселена, с ее горами, долинами, пустынями и гротами. Но также — и истины софии: что первые животные родились из влаги, тепла и Земли.

Все это сказано и описано уже давно, уже было некогда очевидностью; так отчего я удивляюсь? Однако трудней всего согласиться с очевидностями нас унижающими, переломить собственную гордость. Если Иллея сумела набросить на Луну свою морфу, противопоставить ее Земле — центричной вселенной, то теперь есть уже две средины, две иерархии сфер Материи, и мы можем путешествовать по поверхности Луны, притягиваемые к ее центру, а не ко сфере ге Земли… но почему лишь два центра, почему не три, четыре, пять? Следующего кратистоса изгоним на Венеру! Еще одного — на Юпитер! Отчего бы тогда не существовать иным Средствам, иным Целям и иной Телеологии за небесными сферами Земли? В бесконечности миров, рождающихся и гибнущих. Они существуют.