— Голландцы, — пояснил тот. — Они вот-вот подойдут к Сан-Паулу, и они претендуют на половину материка. А главное, у них есть документы.

Томазо замер, а ревизор повернулся к нему и четко, внятно произнес:

— И вот если они возьмут у нас то, что хотят, это и будет настоящим поражением.

Слухи о том, что у голландцев нашлись какие-то права на Южный материк Нового Света, достигли Ватикана быстро, а главное, своевременно. Гаспара, как и восемь остальных «практиков», уже собирались выпроваживать вон — обратно в свои монастыри.

— Где эти чертовы бумаги?! — орал на архивариусов взбешенный отец Клод. — Только жрать да спать горазды!

Архивариусы заметались по стеллажам, но «практики» приободрились. Они чуяли, что в такой ситуации их за ворота не выставят. И только Гаспар знал, что никто ничего на стеллажах не найдет. Потому что столь необходимые отцу Клоду бумаги, а точнее, то, что от них осталось, в свое время проходили через его руки. И Гаспар не знал, можно ли теперь хоть что-нибудь исправить.

Бруно под конвоем четырех доминиканцев отправили в городскую тюрьму и уже там надели кандалы, сунули в отверстия клепки, а затем кузнец ударил каждую клепку по два раза, и его бросили в самую обычную, битком набитую камеру.

— Из какого отряда? — мгновенно повернулись к нему десятки голов.

Это были комунерос — те самые, которых его индейцы нещадно гнали от редукций до Асунсьона.

— Я уголовный, — ответил Бруно, и от него тут же с презрением отвернулись.

— Бруно! Бруно!!! — закричали где-то там, в глубине, и сквозь стоящих на ногах уже вторые или третьи сутки арестантов кто-то пробился.

— Амир? Ты?!

Соседский сын, заросший бородой, как самый настоящий мамелюк, счастливо захлопал его по плечам, а потом и обнял.

— Иосиф! — повернулся он к арестантам. — Я же тебе говорил! Это он!

— И он тоже здесь? — поразился совершенно потрясенный часовщик.

— А ты как думал? — пробился к нему сквозь арестантов Иосиф Ха-Кохен. — Теперь приличного человека только в тюрьме и встретишь.

— Но тебя-то за что? Что еврею делать среди комунерос?

— Меня каплуны с оружием взяли, — отмахнулся Иосиф, — на самой последней партии. А тебя-то самого за какие грехи?

Бруно сосредоточился.