— Удивительная девушка! — промолвил старик, улыбаясь. — Если бы не она, то… — и снова углубился в себя, снова повисла пауза…

— Что же она? — не вытерпел Сергей…

— Она-то, Оленька-то?

— Ну, да…

— Ежели бы не она, то всем тут было бы много-много хуже… Она — заступница, она — утешительница, она — всеобщая любимица…

— Ты что-то про нее знаешь, старик? — радостно вопросил Костров.

— Многое, многое про нее знаю, милок… — подтвердил подозрения Сергея монах и внезапно добавил: — Не называй меня стариком, быть дедушкой много приятнее, хотя у меня и имя есть — Харитоном меня кличут, Харитоном Тимофеичем…

— Ну, так говори же, расскажи о ней, прошу тебя! — с разгорающимся любопытством почти требовал Костров.

— Ишь ты, какой хитрый… Расскажи ему…

— Я отблагодарю, дедушка, щедро…

— Ну, заладил. Пойми, внучек, не могу. Нельзя. Она сама все тебе расскажет, правда, не сразу…

— Как расскажет? Когда? Почему нельзя? — не отступался Сергей, подступая к старику все ближе.

— Ну, я же сказал, что надо уметь слушать… А если есть портрет, то… — и снова, словно издеваясь, Харитон Тимофеевич замолчал…

— Так что, если есть портрет? — нетерпеливо спросил Сергей.

— Тогда можно читать по лицам, ведь они всегда разные, даже один и тот же человек каждый день глядит по-новому, стремясь донести до нас нечто важное, что ему… им открылось там… Только люди — живые, что здесь бывают, — мало хотят вглядываться: их больше беспокоит собственная боль, свои переживания и чувства, чем судьба близких там, а потому только немногие, очень немногие могут… понимать… — и вновь старик умолк, вперив взгляд внутрь себя.

И снова повисла пауза… Только листья внезапно ожили, зашуршали, зашумели под новорожденным порывом свежего ветерка — предвестника близкой грозы…