— Ты не поймешь, Льюис. Я и не надеюсь, что ты поймешь.

— Объясни мне, я хочу помочь.

— Просто позволь мне умереть.

— Кто он?

— Просто позволь мне умереть. Я хочу забыть. Зачем ты заставляешь меня вспоминать? Я хочу…

Он посмотрел на Льюиса. Глаза Филиппа были красные, веки воспалены от пролитых ночами слёз. Теперь казалось, что слез у него не осталось; вместо честного страха смерти, жажды любви и жизни — сухая пустота Льюис увидел в глазах друга абсолютное безразличие ко всему: к тому, что будет дальше, к собственной безопасности, к чувствам.

— Она была шлюха, — неожиданно воскликнул он.

Руки его сжались в кулаки. Никогда в жизни Льюис не видел, чтобы Филипп сжимал кулаки. Теперь же его ногти так вонзились в мягкую плоть ладоней, что потекла кровь.

— Шлюха, — повторил он, и его голос прозвучал слишком громко в этой маленькой камере.

— Потише, — сказал охранник.

— Шлюха! — На этот раз он прошипел свои проклятия сквозь ощеренные, как у разозленного павиана, зубы.

Льюису никак не удавалось осмыслить превращение Филиппа.

— Ты начал все это, — сказал Филипп, глядя прямо на него, впервые открыто встречаясь с ним взором Горькое обвинение, хоть Льюис и не понимал его значения.

— Я?

— С твоими историями. С твоим проклятым Дюпеном.

— Дюпеном?

— Это ложь, глупая ложь: женщины, убийство…

— Ты имеешь в виду историю про улицу Морг?

— Ты же так гордился им, верно? Так вот, все это дурацкая ложь, ни слова правды.

— Это было на самом деле.