Заставляя себя не оглядываться, он постоял в тихом сквере, в заветрии. Посмотрел в небеса. Городские ласточки голубизну чертили. Голуби рукоплескали, пролетая над крышами плотно построенных зданий. Где-то за деревьями трамвай соловьём затренькал… Солнце, слегка задымленное или затуманенное, в эти минуты было больше похоже на бледнолицую луну. И точно также – слегка задымлено или затуманено – было на душе старика.

Не ради красного словца этот старик называл себя гражданином мира и земным скитальцем. Ему посчастливилось видеть едва ли не все столицы мира – можно долго и нудно перечислять все города по алфавиту. Но почему-то только здесь, в этой стране Великороссии, он ощущал себя не в гостях, а дома, и только русский язык, великий и могучий, несмотря на то, что он обескровлен в последнее время, в представлении Старика-Черновика был и остаётся единственно возможным языком богов.

И, может быть, поэтому, именно поэтому в последнее время идёт по всем фронтам большое наступление на этот самобытный язык богов. А кто, кто может наступать на язык богов? Кто может с ним воевать? Только Сатана – прямая противоположность Богу. Сатана. Антихрист. Вот почему сегодня там и тут мы видим представителей Антихриста.

Размышляя на эту тему, старик постоял в тени под деревом – напротив издательского дома господина Бесцели. Сердито хмурясь, пошёл как под конвоем – руки за спину – в сторону большого и тёмного книжного магазина, вплотную примыкающего к издательскому дому. В последнее время этот странный старик в такие магазины ходил как на работу. Причём на такую работу, за которую нужно было молоко давать за вредность. «А мне только в морду дать норовят! – огорчённо думал Бустрофедон. – Не любят правду-матку. Нигде не любят, ни в Древнем Риме, ни в Новой Зеландии, ни в Новой России…»

Неподалёку от книжного магазина старик Бустрофедон увидел газетную тумбу, на которой красовался крупный заголовок, говорящий – или даже кричащий – о том, как господин Бесцеля недавно был ограблен.

– Погоди-и-и! – Старик не удержался и, посмотрев по сторонам, по-мальчишески плюнул на фотографическую морду господина. – Погоди, милок. А то ли ещё будет. Не знаю, кто там до тебя добрался, но если я доберусь до тебя – мало не покажется. А я доберусь. Бороду даю на отсечение.

Молодо сверкающий глазами седобородый Бустрофедон, словно бы давая клятву сам себе, так сердито и так отчаянно шарахнул палкой о гранитную мостовую – искры сыпом посыпались из-под железного наконечника. И воробьи заполошно посыпались с ближайшего какого-то куста, чахоточно зацветающего на пятачке газона.