По лицу Рехи расплылась довольная улыбка. Вроде его мир и не хуже, чем остальные. Про благополучные и зеленеющие Эльф не рассказывал. А если где-то сидит великое зло, значит, и остальные скоро станут такими же. Отчего-то пробудилась злорадство:

— Нормально. Все, как везде.

— Нет! Это не нормально! — Сумеречный вскочил на ноги. — Это ужасно. И там не только «кровушку пьют». Хотя чем-то наши миры похожи.

— Поэтому ты и отправился сюда?

— Я отправился помочь Митрию. Спустя две с половиной тысячи лет я ответил на его просьбу. Наверное, потому что твой мир оказался слишком похож на мой.

— И как? Есть успехи? — сомневался Рехи.

— Пока не очень. Здесь все зависит и от тебя.

— Опять… — вздохнул недоделанный Страж Мира. — Ладно, мы и так идем к Цитадели. Но, выходит, я тоже только оружие?

— Нет, ты хранитель, ты страж своего мира. А вот мы… Семарглы так измучились от вечной войны, что понадеялись на нас, хотели создать тех, кто был бы сильнее них. Они посмели заглянуть за грань миров, лишь бы наделить их «оружие» силой, способной раз и навсегда остановить зло, прекратить войны. Но сила отравила нас. Она не предназначалась людям. Великие знания судеб всех миров неизбежно раскалывают сознание. Мы обезумели. И счастье, что большая часть из нас погибла почти сразу в первые сто лет.

Значит, их накачали невероятной силой, а о сохранности голов не позаботились. Звучало очень глупо. Поступок существ на грани отчаяния, в таком состоянии вечно творят какие-то глупости. Жрец в лиловом тоже не от холодного расчета порешил половину города, не разбирая своих или чужих.

— Эй, Сумеречный, а что, зло прямо такое зло-зло? — криво ухмыляясь, с тайной грустью отозвался Рехи. — Эй, Эльф, а что такое вообще… «зло»? Я тоже… «зло»? Если где-то пить кровь неправильно и все такое…

— Я не знаю, — честно признался всеведущий Страж Вселенной. — Наверное, абсолютного зла и правда не существует. То зло, которое пришло в наш мир, не абсолютно, но очень сильно. Ему нравится ломать и уничтожать целые миры. Некоторые оно смело, стерло из истории, некоторые настолько отравило, что разумные существа в них более ничем не напоминают людей. И ему это нравится, он жаждет еще большего могущества.

— А Двенадцатому не нравится?

— Нет. Он уже давно страдает. Разве не чувствуешь его боль? В каждой темной линии, в каждом вздохе пустоши. Этот мир — картина его помешательства. Но не алчности.

Рехи вспомнил, с какой мукой вскричал Двенадцатый, когда впервые налились кровью линии мира. Точно его резали на куски, иссекали каждой неверно подчиненной линией.