Покарал невозможностью умереть, чтобы они видели воочию, как вырождаются в монстров их несчастные потомки. «Наверное, он мне далекий прапрадед был, раз взял на воспитание», — подумалось Рехи, когда он вновь представил свою деревню. Они ведь и с Лойэ находились в каком-то далеком родстве, да и со Здоровяком. Со всеми. Так и кочевали, как одна не слишком дружная семья, где каждый сам по себе. Они забыли призывы основателей, отшельников, которые спасались от проклятья подальше от Бастиона. Заветы провозглашали смирение и покаяние за грехи мира. Но через три сотни лет пустыню бороздила лишь стая охотников — венец проклятья Двенадцатого. Ураган оставил последних, самых упрямых, умеющих крепче остальных вгрызаться в жизнь. И отдавать ее ради «всех-никого» Рехи не собирался.

— Не знаешь, ради кого? — вновь уловил настроения и образы Митрий, и в тоне его послышалась тень угрозы: — Теперь ты знаешь, что в этом мире еще жива Лойэ. Но если мы не завершим нашу миссию, это будет недолго.

Рехи вздрогнул и выпрямился, точно проглотив двуручный меч. Вдоль позвоночника прошел холод обиды, а во рту вместе с новыми хлопьями пепла осел омерзительный вкус разочарования. Слова же застряли, потому что горло перехватывало от бессильного гнева. Нет, все-таки они с семарглом принадлежали слишком разным мирам.

Тварь крылатая! Митрий все думал об общем великом благе, а для его достижения подходили любые средства. Почему бы и нет! Накачать существ с человеческим рассудком нечеловеческой силой, которая разорвала их — неплохой план, конечно, очень неплохой. И не важно, сколько миров разрушится в ходе борьбы с одним великим злом в каком-то неизвестном мире Бенаам. Главное — найти великое зло и назначить себя великим добром. Количество жертв — это мелочи в борьбе «великих». Вот так и вылез портрет прекрасного добра с фресок.

Рехи кинулся вперед и замахнулся кулаком на неподвижно зависшего над полом Митрия. Но от бездействия со стороны противника он лишь ударил обожженным кулаком по стене. Боль не прошла от руки к голове, только приглушила немое отвращение. Рехи внезапно ощутил себя выше этого великого экспериментатора. Да настолько выше, что захотелось громко рассмеяться.

— Так вот, значит, как. Вот, значит, куда ты теперь ведешь, — выплюнул Рехи, кривясь от вымученной улыбки, но оскалил клыки: — То втирал мне, что надо отрешиться от всего и не любить никого, то теперь шантажируешь любовью. Знаешь что. Если Лойэ жива, я найду ее и уберусь из этого Бастиона.

— А дальше? — мотнул головой Митрий.

— Дальше… посмотрим.