Мы объезжаем дом. Люди косятся на нас с опаской – некоторые пятятся, некоторые прячут за спинами детей. Я догадываюсь, о чем они мечтают, но Чайка их не спасет. Когда-нибудь здесь вновь будут жертвы.

– Откуда взялась легенда, что дома исполняют желания? – спрашиваю я.

– Представь сгоревший дом со здоровым сердцем, – начинает Тора. – Считается, что душа такого дома застряла между миром живых и мертвых. Она – своеобразный телефон. Ты просишь у призраков что-нибудь, задабриваешь их подарками, а они тебе помогают.

– Но Чайка погибла…

– У тебя что, вместо мозгов шестеренки? – перебивает меня Ди. – Тора же ясно сказала: все дело в душе. Неужели ты думаешь, что она телепортировалась в мир мертвых за секунду? Люди неделями шляются по таким вот домам после пожаров.

Я прислоняюсь лбом к стеклу. В пепле, возле крыльца копошатся двое. Девушка обнимает какую-то коробку, а парень размахивает руками и что-то объясняет… Долговязый блондин. Пашка.

О боги. Ты же не такой.

Я подавляю желание выскочить из машины и встряхнуть его. Очнись, очнись, очнись… Что ты творишь?

Зачем?

Где заканчивается твоя вера?

Это ведь я сумасшедший. Я, не ты.

Тора тоже его замечает, но молчит и лишь сильнее надавливает на газ. Всю дорогу до корпуса я думаю о том пареньке, что называл меня Кирпичом. О доске для серфинга. Об одержимости.

Мы возвращаемся к Бруно, как почтовые голуби к хозяину. Стая, чего уж. И строчим, строчим отчеты о том, как разбили проклятые часы.

На ужин нам подают мясную запеканку и сырный пирог. Каждому – по две чашки чая.

Мы заслужили. Сегодня мы – герои.

Нам желают спокойной ночи и крепких снов. Только вот для Торы и Ди эта вылазка очередная, а для меня – настоящие похороны.

Мы расходимся по спальням. Я вспоминаю скрипку и целую Хлопушку в губы. Я вспоминаю слезы Бруно и стягиваю с нее фиолетовые колготки. Я вспоминаю магнолию в саду и включаю проигрыватель.

Я пробую на вкус Торину кожу и чувствую на языке пепел.

– Закрой глаза, Захар.