За этим окном, в пыльной комнате, валяется поломанный паровоз. В ванной – три зубные щетки.
Ди знала. Определенно.
Поднявшись на крыльцо, я на миг замираю.
Мое сердце танцует, трепыхается, барабанит. Ему тесно в грудной клетке. Я закусываю губу и стучусь.
Кто-то шаркает тапочками. Долго-долго, словно в этом доме бесконечный коридор. Я успеваю тысячу раз пожалеть о том, что пришла сюда, прежде чем на пороге появляется бабушка Нина – маленькая, худая, игрушечная, в пледе. Волосы наэлектризованы, торчат, как иголки.
– Вы кто?
– Журналист, – зачем-то вру я. – Пишу статью о жителях поселка.
– А я думала, Захар, – говорит бабушка и съеживается, уменьшается раза в два. – Проваливайте.
– Но…
– Мне некогда. Скоро приедет сын, а я до сих пор не связала ему носки.
Бабушка Нина собирается захлопнуть дверь, но я хватаю ее за руку. И она не сопротивляется. Такая слабая и беззащитная – я могла бы ворваться в дом, не спросив разрешения, но… Если ты в гостях, всегда снимай обувь.
– Я пошутил. Ты разве не узнаешь своего… сына?
Вопрос дается мне с трудом. Хрустит песком на зубах, отравляет меня.
– Захар? – охает бабушка. – Но носки! Я не связала тебе носки!
– Не переживай. До зимы еще далеко.
Она ведет меня в кухню, спрашивает, как я, что со мной случилось после пожара – «я-не-верила-не-верила-не-верила-что-ты-погиб», – где жена и дочь. А я киваю и клянусь, что у Ани все в порядке. Что «мы с Торой не ссоримся, и нет, по заброшкам не лазаем».
Мы устраиваемся за крохотным деревянным столиком. Бабушка Нина наливает чай. Улыбается, рассказывает о дурацких сериалах и новой пряже. А я слушаю, слушаю, слушаю… и песок на зубах продолжает скрипеть. Я солгала ей, отчаянно ждущей сына.
Я дрянь.