Невдалеке ухает автобус, и мы прощаемся с девочкой. Она не плачет. Не зовет. Только визжит что есть мочи, как раненая птица, а я считаю шаги, чтобы скрыться за углом.

Один.

Два.

Три.

Четыре.

Пять.

Больно, как же ей больно расставаться с воображаемым другом!

Что, если она и правда кого-то видит? Что, если у нее тоже воспалилась фантазия? Что, если она скорбит вовсе не о птице?

Ди ныряет в автобус. Помахав ей, я пару минут топчусь на пыльной остановке – гоню паршивые мысли. Крик девочки затихает. Ругая себя за трусость, я иду домой той же дорогой.

Девочки уже нет. Есть только ворон. Мертвый ворон, тонущий в жухлой траве.

А мы… Мы просто его не заметили.

* * *

Пролетает четыре дня. Сегодня опять дождь. Небо поет «Дьявольскую трель». Поселок тонет в тумане, точно в кипящем молоке. Скоро, скоро оно убежит – никто его не мешает. Никто не убавляет огонь. Люди на пределе – пенятся, испаряются, сворачиваются.

И вот мы с Ди, мокрые и взлохмаченные, у меня дома. Плотно запираем двери. Сбрасываем ботинки. Радуемся как дети, что из кухни доносится аромат сырников.

Ди в очередной раз содрала коленки – иногда мне кажется, что она делает это специально, лишь бы… Лишь бы что? Матушка вновь обливает ее перекисью.

– До завтра не уедешь, дороги размыло, – сообщаю я Ди. – Переночуешь у нас. На втором этаже есть комната с теликом и приставкой, тебе понравится. А пока давай-ка поищем, во что тебе переодеться.

Я отвожу Ди к себе и роюсь в шкафах, но – тщетно. У меня нет ничего на нее, худую и мелкую. Ничего, кроме… одежды Торы.

Стопка цветных нарядов лежит на верхней – запретной – полке.

– Выбирай что хочешь. Но… верни потом, – буркаю я и вылетаю из комнаты.