Саша смерила Юрия испытующим взглядом и продолжила:

— Ты, наверное, хочешь спросить, что он делал в детском доме. Как туда попал. Я расскажу. Дело в том, что я взяла на себя смелость решать, в каком мире будет расти мой сын. Я выбрала неполную семью и адские муки, которые были приготовлены его мамочке, против мира побоев и бесконечного зла, что устроил моему малышу отец. Так уж вышло, что некоторые мужчины рождаются чудовищами, и чудовищность их сидит под кристально-белой скорлупой. Я поняла это, но слишком поздно. Он не желал отпускать от себя ни меня, ни тем более малыша. Однажды ночью я подсыпала ему в воду снотворное, а потом задушила подушкой.

Она перевела дыхание. Юра сидел прямо и смотрел на неё во все глаза. Большая стрелка круглых часов на одной из стен встала в позу восклицательного знака. Страницы журнала на столике у входа, к которому учитель сидел лицом, шевелил вентилятор, который никто так и не выключил.

Пухлые губы Александры тронула улыбка.

— Даже под феназепамом он брыкался, что твой конь, но я уже тогда была не пушинкой. И конечно, кое-чего не учла. Я действовала на эмоциях и, как любой преступник, не думала о последствиях. Перед этим он сильно меня избил, и моему адвокату удалось убедить судью, что это было… чем-то, вроде самообороны. Однако убийство остаётся убийством, даже в состоянии аффекта. Мне дали восемь лет. Не буду рассуждать о незащищённости слабого пола перед мужчинами-тиранами и о недостатках судебной системы — для меня всё это давно в прошлом. У нас не было родственников, кроме мамаши моего мужа, ещё более невменяемой, чем он, и Егорку отправили в детский дом. Я не думала о последствиях, но помню, в ту бессонную ночь после оглашения приговора попыталась убедить себя, что ему там будет лучше, чем с отцом. Да, наверное, меня можно назвать оптимисткой…

Она попросила Юру принести ещё воды, и он принёс — сразу целый кувшин. Саша всё ещё казалась ему нереальной из-за какой-то на первый взгляд незначительной детали, которую никак не получалось уловить. Тем не менее её рассказ действительно задевал за живое.

— Если тебе тяжело всё это рассказывать, я не буду настаивать.

— Я давно это пережила, — ответила женщина, отпив глоток. — Но дело не в этом. Моё сердце вскрыли жертвенным ножом и аккуратно слили оттуда всю боль — вместе с остальными эмоциями, но тут уж ничего не поделаешь. Стены Дома отдыха для Усталых знают своё дело, даже если люди, которые здесь работали добрую сотню лет назад, давно мертвы.

Хорь выразительно забарабанил пальцами по столу. Он подумать не мог, что кто-то из старожилов способен сказать хоть десяток слов о своём прошлом. Все они казались такими неприступными — и Саша возвышалась среди прочих, как Эдинбургский замок среди хибар. Именно это раскрыло ему глаза. Навалившись на стол, Юра едва не опрокинул его, и только рука женщины, небрежно лежащая на другой его стороне, не позволила случиться катастрофе. Она, кажется, даже не заметила, как предостерегающе звякнула ложка в кружке. Помещение показалось крошечной запертой комнатой, в которой почти невозможно было дышать. От Саши пахло ландышевой туалетной водой — её, в свою очередь, перебивал горький запах пота. Над люстрой, разрезая пространство, словно самолёт, идущий на посадку, жужжала муха. Всё здесь было сном. Хорь закрыл глаза, помассировал веки. Саша продолжала говорить.