— Я была настоящей паинькой. Осудив на восемь лет, меня отпустили условно-досрочно через три года. Я сразу села на поезд, чтобы увидеться с сыном. Нужно сделать отступление, чтобы пояснить, как мой мальчик оказался здесь, тогда как жили мы в Нижнем Новгороде. Видите ли, дети без родителей, равно как и дети, родители которых лишены кровного права, становятся узниками нашей бюрократической системы. Государство вольно делать с ними всё, что пожелает, называя это опекой. Например, выслать прочь из родного города. Ты уже, наверное, догадался, что в окрестностях Кунгельва есть приют. Не знаю, функционирует ли он сейчас, да и мне, если честно, уже всё равно. Я хотела бы знать, что там происходило в течение две тысячи второго года, как раз когда готовили бумаги о моём освобождении, но никто не торопился раскрывать мне детали. И пусть. Достаточно и тех крох информации, что мне удалось собрать. Егорка не забыл меня. Он не уставал рассказывать, что у него есть мама. Когда его обижали, он говорил что рано или поздно обязательно поедет домой, а сверстники при полном равнодушии воспитателей измывались над ним с каждым годом всё сильнее. Однажды его избили так сильно, что он впал в кому и умер через два дня, не приходя в сознание. Я узнала об этом только когда приехала. Мне даже не хотели показывать его могилу.

Глаза её оставались сухими.

— Сожалею, — сказал Юра. — Я действительно не знал.

В стекло что-то сильно стукнулось, мужчина и женщина повернули головы, но за полупрозрачными драпировками ничего нельзя было разглядеть.

— Откуда тебе было знать. Я никому об этом не рассказывала. Но знаешь, как бывает… Я оказалась здесь, увидела тебя и вдруг почувствовала, что могу открыться. Здесь никто не может нас подслушать. Они совсем не глупые, они везде, и сказанное однажды даже в пустой комнате, даже с наглухо закрытыми окнами и обрезанным телефонным проводом, обязательно станет известно им. Но сны… в сны проникать они, надеюсь, ещё не умеют. Хотя сны снятся нам здесь необыкновенно редко, каждый имеет колоссальное значение.

— Кто это — они? — спросил Юра…

Взгляд его то и дело возвращался к грудной клетке Саши, где прямо над левой грудью рубашка висела обуглившимися лоскутами. То, что сначала воспринималось неосознанно, как лёгкое несоответствие привычной реальности, вроде помех на радио или подёрнутого рябью экрана телевизора, теперь предстало во всей красе. Там, где должно было быть сердце, зияла чёрная сквозная дыра, из которой со свистом выходил звук дыхания. «Вшш-ххх, вшш-ххх», словно где-то внутри ходит огромный поршень. Юра мог видеть через неё вазу с искусственными розами и постер Софи Эллис Бэкстор, приклеенный на холодильник отстающим по углам скотчем.