– Что получилось? – хрипло спросила Галя.

– А сама-то как думаешь? – Старуха широко, хищно улыбнулась, и Галя увидела, как дрожит ее нижняя челюсть, полная кривых, торчащих в разные стороны зубов. – Чтобы сволочей этих в погонах цветных – собаки их же погрызли, как я подушку грызла, когда они батю увели. Чтобы пьянь эту с города грузовиком об стену приперло, и он свое нутро несколько часов на железо выташнивал, пока совсем не издох. Чтобы подгнилыша этого, что Степку моего со двора…

Старуха сглотнула, опустила голову, несколько раз выдохнула – и вновь заговорила, не поднимая взгляд.

– Я все делала, как они велели. Слушала и послуша́лась. Завязывала ро́сти, как велено, ломала их, где нужно, соком губы и соски свои смазывала, насыпала по карманам земли из подпола, даже воду стоялую пила… А потом, – старуха вдруг рывком подняла голову и рассмеялась, – потом он вернулся, пришлый этот… Обратно на двор явился и будто не помнил даже, что уже здесь бывал… А я к тому времени все о нем знала… Что ходит по колхозам да элементов выслеживает. Что в кого пальцем ни ткнет – всех куда-то уводят, да так уводят, что не возвращаются. Я его как гостя дорогого приняла, и чарочку поднесла, и спать с собой постелила – а перед глазами все Степка мой стоял как живой. Прямо будто бы и не терялся никогда…

– И что? – Галя не отрывалась от ее лица. – Что ты с ним сделала?

– Ты, кажется, хотела узнать, когда я людей есть начала? – Старуха вытерла слюну, выступившую на губах. – Вот тогда-то и начала. Долго я его ела, месяца четыре. Держала в подполе и кусочки каждый день с костей его ножницами снимала. Его искать приходили, с винтовками. Он им из подпола орет – помогите-спасите, братцы! А они будто и не слышат. А я потом спускаюсь к нему – и продолжаю… Главное – слушать, что говорят, и делать, что велено… А как стены изрисовала – так и эти, с винтовками, приходить перестали. Разве что только сама их приглашала…

Галя подняла глаза на стену за старухой и, прищурившись, вздрогнула. То, что она приняла за грязь и паутину, было на самом деле узорами. Ломаные, несимметричные то ли буквы, то ли символы покрывали все стены – где свежие, черные, а где – почти прозрачные от времени угольные штрихи. Один из них, встречавшийся особенно часто, показался ей смутно знакомым – но понять, когда она его видела, Галя не успела. Пашка вдруг резко вскочил на ноги, черенок позади него ударился о печь – и он с грохотом уселся обратно на табурет.

– Галя, – сказал он слабым голосом, а потом поднял вверх испуганное, дрожащее лицо. – Это ты здесь? Я что… я что, напился?