На лицо упала первая крупная капля дождя, позади чавкнуло – и Галя повалилась на траву, задыхаясь и пытаясь сплюнуть тягучую слюну опухшими, непослушными губами. Когда перед глазами прекратили плясать круги, она привстала на колени и наконец посмотрела через плечо.

Лес за ней разрезала глубокая прямая канава – даже, скорее, неглубокий ров, покрытый зеленым узором высохшей ряски, а лес рос теперь гораздо выше: начинаясь от края рва, высохший, корявый и какой-то неправильный, он расходился вверх и в стороны, постепенно становясь зеленее и гуще. Присмотревшись, Галя поняла, что все деревья вдоль рва тянутся прочь, каждым своим изгибом стремясь в сторону «нормального» леса – будто бы деревья не хотели, чтобы хоть одна ветка росла над этой высохшей заболоченной канавой. Их стволы на несколько метров вверх от основания были измазаны тиной и высохшей грязью – так бывает, когда уровень болота то поднимается, то падает. Здесь и там наружу пробивались тонкие, изломанные бледно-синие ростки, напоминающие картофельные – но более ветвящиеся и мерзко-влажные, словно вчерашняя вермишель, вытянутая из холодильника.

Галя уже не удивилась, когда, посмотрев на вилы, увидела нанизанное на них железное, слегка заржавленное ведро, все смятое и грязное. Все еще лежа на траве, Галя уперлась в него ногой – и ведро с противным скрежетом слетело с зубцов, выронив на землю маленький клочок бумаги, который Галя автоматическим, инстинктивным движением убрала в карман. Она и сама не понимала, почему не оставила его валяться на земле, и часто потом, возвращаясь к этому моменту, гадала, что же в тот миг заставило ее так поступить. Но правда была в том, что ей просто не хотелось, чтобы на этой про́клятой земле валялось хоть что-то нормальное, не несущее в себе печать окружающей, вывернутой наизнанку действительности.

Галя поднялась на ноги. Вытерла пот. Посмотрела на дом.

И встретилась глазами с улыбающимся Пашкой. Тот сидел на завалинке около распахнутой, висящей на одной петле двери. Поймав Галин взгляд, он помахал ей и улыбнулся. Галя приблизилась, выставив перед собой вилы.

– Где она? – Пашка, не отвечая, все так же смотрел на нее, улыбаясь. Между его ног пенилась, пузырилась черная рана. – Девчонка, которую ты унес. Она в доме?

Паша обернулся на домик и выдохнул:

– Бабка…

– Бабка? Что за бабка? Она внутри?

Пашка оскалился и, уперевшись в полусгнившую скамью ладонями, попытался подняться на измазанные в иле, почерневшие как от огня ноги.

Галя выбросила руки вперед – и вилы погрузились Пашке под грудь. Зубцы вошли немного криво, справа – чуть выше, чем слева. Пашка выдохнул и сел обратно на завалинку. Продолжая улыбаться, он опустил руки и стал ощупывать торчащие из него зубья. Галя, напрягшись, всадила их еще глубже.