«Помощь не приедет, – поняла Галя. – Шушенков никому ничего не написал… И не ответ это был, а просто телефон ему так напоминал, что он когда-то творил…»

Галя посмотрела на старуху и вдруг увидела их – те самые ро́сти. Они оплели низ старушечьего тела, скрывались под старым, полуистлевшим платьем, вылезали сквозь дыры в ткани на уровне живота – и вновь врезались где-то под грудью. Ног у старухи вовсе не было – лишь густое, склизкое переплетение бледных венозных ростков, уходящих вниз, сквозь проломленные доски – в самый подпол.

– Галя, – пробурчал вдруг Пашка. – А что это такое? Это вообще законно – вам такое творить? Я ж пожалуюсь… – Он вдруг уронил голову, зацепился взглядом за свои ноги и, пробежав глазами вверх, увидел-таки то, что от него осталось. Раскрыв рот, Пашка издал тяжелый нарастающий стон, который перешел в полный нескрываемого ужаса крик.

– Заткни его, – злобно бросила старуха, обернувшись к Любке. Та прямо по столу подошла к Пашке и, схватив его за голову, стала бить о столешницу.

Где-то за спиной зарыдала, приходя в себя, Рита.

– Вспомни его. – Старуха, перебирая кулаками, продвинулась по столу еще дальше – будто бы ро́сти толкали ее ближе к Гале. – Вспомни, как ты его любила. Это же не ушло никуда? Ты ведь не Любка, чтобы дитятко свое в бочку запихнуть, чтобы его без любви оставить и в тварь обратить. Ты его всю жизнь любила, как и я. А настоящая любовь никогда не уходит. Она навсегда. Только гнить внутри тебя любовь эта начинает – и сочится наружу. Будешь в себе держать – сгниешь. А ты выпусти. На других выпусти. На этого выпусти, из-за которого тебе сейчас больно. И не думай про ту дуру, что сзади ревет. Она уже мертва. Бочка откроется – и все. Она уж и не человек, а так – угощение, закуска. А ты, Галюша, останешься. И они останутся. И друг твой – он тоже останется и будет здесь, пока ты их помощь не примешь – да не позволишь ему больше такого творить.

Галя выронила телефон на стол. Кажущиеся горячими, влажные ладони старухи поглаживали ее пальцы, успокаивали. Примиряли. Участковая подняла голову, взглянула старухе в лицо. Та улыбнулась – печально и зыбко, будто бы все уже решено. Галя медленно, тяжело кивнула.

– Это они тебе так сказали? – спросила она хрипло. – Что, если не выпустишь – сгниешь?

– Они, милочка. Все, что знаю, – от них узнала. И ты тоже, Галюша, – узнаешь обязательно.

Пашка уже давно молчал. Любка с упоением продолжала бить мертвеца головою о стол.

– А я вот только сейчас поняла, – улыбнулась Галя и сжала руки старухи в ответ, – что не зубы у тебя во рту. А ро́сти эти поганые. Наврали они тебе, дура старая. Ты давно уже вся сгнила.