Полли стала всхлипывать громче.

— Но разве молодая женщина не должна иметь собственную гордость? — мягко спросил мистер Гонт. — Когда уже ничего больше не остается, разве не должна она держаться хотя бы за эту единственную монетку, без которой ее кошелек останется совсем пустым?

Полли вызывающе подняла мокрое от слез лицо.

— Я полагала, это мое личное дело, — сказала она. — Я и сейчас так считаю. Пускай это гордыня, что с того?

— Да, — ответил он успокаивающим тоном. — Сказано неплохо, но... Они бы приняли вас обратно, не правда ли? Ваши мать и отец? Это было бы не очень приятно — с ребенком, вечно напоминающим им обо всем, с болтливыми языками, распускающими сочувственные сплетни, — но вполне возможно.

— Да, и каждый Божий день я бы уповала на то, чтобы выбраться из-под каблука своей матери! — выкрикнула она яростным, противным голосом, не имеющим почти ничего общего с ее нормальным тоном.

— Да, — подтвердил все так же успокаивающе мистер Гонт. — И потому вы остались там, где были. У вас был Келтон, и у вас была ваша гордость. И когда Келтон умер, осталась еще гордость... верно?

Полли издала крик боли и отчаяния и закрыла мокрое лицо ладонями.

— Это болит сильнее, чем ваши руки, правда? — спросил мистер Гонт. Полли кивнула, не отнимая ладоней от лица. Мистер Гонт заложил свою отвратительную длиннопалую ладонь себе за голову и сказал тоном, каким произносят панегирик: — Гуманизм! Как благородно! Какая жажда принести себя кому-то в жертву!

— Хватит! — простонала она. — Неужели вы не можете перестать?

— Это секрет, так ведь, Патриция?

— Да.

Он дотронулся до ее лба. Полли издала сдавленный стон, но не отодвинулась.

— Это та дверь в ад, которую вы хотели бы держать на замке, верно?

Она кивнула, не поднимая головы.

— Тогда делайте, что я говорю, Полли, — прошептал он, отвел одну из рук женщины от ее лица и стал гладить. — Делайте, что говорю, и держите язык за зубами. — Он пристально взглянул на ее мокрые щеки и покрасневшие глаза. На какое-то мгновение его губы скривил слабый отблеск отвращения.

— Не знаю, от чего мне становится противней — от вида плачущей женщины или смеющегося мужчины. Утрите вы ваше проклятое личико, Полли.

Медленно, как во сне, она достала из сумочки вышитый носовой платочек и начала вытирать лицо.

— Так-то лучше, — сказал он и выпрямился. — Теперь я отпускаю вас домой, Полли, у вас есть дела. Но хочу, чтобы вы знали: мне было очень приятно иметь с вами дело. Я всегда так восхищаюсь дамами, которые черпают гордость в самих себе.