Это был голос ревности, голос, вне всяких сомнений, рожденный печальными, противоречивыми размышлениями длиной в целую жизнь, но я был вынужден его слушать, потому что чувствовал его обиду, чувствовал неприязнь старого дома, как дуновение холодного воздуха в спину, чувствовал угрозу неминуемого и долговременного разрыва, как это бывает после крупной ссоры с хорошим другом. Я пытался не слушать, но голос был очень настойчив, он рисовал мне безрадостные картины моей будущей жизни вдали от «Райских угодий», рисовал темными красками, такими же темными, как мои собственные мысли, – как тени, сгущавшиеся на реке, где пятно света под нависшими над водою ветвями могло быть белым лебедем.

Не только меня ждало мрачное будущее, но и дом тоже. Потому что Марчмонты не станут его беречь, сообщил мне безмолвный голос. Надолго ли хватит каприза, рожденного взаимной влюбленностью и подкрепленного чудесным погожим вечером и двумя бокалами сухого мартини (сухого, заметьте!), выпитого в честь реки? При нынешних трудностях с подбором прислуги и при всех этих лестницах? Уж помяни мое слово, не пройдет и года, как «Райские угодья» вновь будут выставлены на продажу, и что тогда? Здесь устроят отель? Придорожную гостиницу с рестораном и общественным пляжем на речном берегу? Или дом престарелых, сумеречную богадельню – сумерки жизни сгущаются быстро! Или дом попросту выпотрошат изнутри и разобьют на отдельные квартиры – дома для бездомных, но только не для тебя. У тебя больше не будет дома. Для тебя это ценное слово утратит весь смысл. Ты сам отдал свой дом этим Марчмонтам.

И вот тогда я услышал хлопанье лебединых крыльев – звук, единственный в своем роде. Его не спутаешь больше ни с чем, он немного похож на тяжелое судорожное дыхание, будто сама атмосфера корчится от натуги, пытаясь удержать в воздухе это мощное тело, четырнадцать фунтов[76] костей, мяса и перьев, одно из самых тяжелых живых существ, способных летать. Кровь застыла у меня в жилах. Для меня этот звук был прелюдией к атаке, пульсирующим ревом бомбардировщика, готового сбросить свой смертоносный груз. Реку окутала тьма, я не видел, что там происходило, но перед моим мысленным взором стояла живая картина: размах белых крыльев, пикирующих на меня, и между ними – вытянутый фюзеляж, сходящийся к длинной шее и голове с острым клювом. Еще секунда, другая, и вот кульминация! И нет времени думать, надо действовать и защищаться, дать волю ярости и бессмысленной злобе, под стать злобе и ярости этого жуткого лебедя.

Но, конечно же, он нападал не на меня: сейчас я на суше, я в безопасности. Его мишенью наверняка стал какой-то другой лебедь – возможно, не просто мишенью, а жертвой, потому что тот лебедь был настоящим убийцей. Я не раз видел, как по реке плыло тело, давно бездыханное, с некогда белой шеей, обглоданной до костей крысами или рыбами. И каждый раз, когда я сообщал об увиденном инспектору Королевского общества по предотвращению жестокого обращения с животными, сообщал в надежде на помощь в борьбе с этим речным тираном, инспектор лишь пожимал плечами: «Да, лебеди, они такие».