Наваливаясь на трость правой стороной тела, стараясь поудобнее ставить больную ногу, Серпин не шел, но очень быстро хромал. Добрую четверть часа заняла у него прогулка от дома до берега.

На берегу собрался, пожалуй, весь поселок. Люди обступили причалившую ладейку. Ее Серпин видел ночью, когда выходил покурить на крыльцо. И то была весьма и весьма странная посудина! Доски позеленели и растрескались, будто топляк подняли со дна, высушили и дали ему второй шанс. Парус выглядел под стать: ткань покрывали ленты высушенных водорослей, ракушки и черт его знает что еще.

В лодке лежала мертвая беременная женщина. Совсем еще молодая, светленькая, простоволосая, в красивейшем платье с великолепной вышивкой.

– Ой! – завыла бабка в черных мешковатых одеждах. Следом ее вздох подхватили и другие старухи в черном – плакальщицы. – Куды срядилась-то, мила подружка любовная, да по сегодняшнему-то полну дню солнопесливому? Срядилась в легкое-то ты во летнее платьице: дак еще не та-то ведь пора, не то времечко…

Старуха встала у самого киля ладьи, продолжая читать заунывный причет, за ее спиной нестройным хором подвывали другие плакальщицы.

Крепкие мужики столкнули ладью и остались на берегу, а чернявый волхв, держа в поднятой руке факел, двинулся в воду следом за последним пристанищем усопшей. Протискиваясь сквозь толпу, шипя и морщась от боли, Серпин подошел ближе. Ветер приподнял угол домоткани, и Серпин увидел, что труп уложили поверх штабеля букварей и тетрадей, которые он легкомысленно оставил в автобусе.

– Мракобесы! – закричал Серпин, нашаривая левой рукой пистолет.

Мореслав обернулся и без тени страха посмотрел ни чужака-калеку.

– Рыбники за душою горемычной лодку пославши! А тебе за розжиг благодаримы, княже! Душа к Переплуту!

Забредя в море по грудь, волхв метко швырнул факел в лодку, и та мгновенно вспыхнула. Ветер вдруг стал сильнее, заполнил грязные паруса и понес ладейку в последнее путешествие.

– Какой я тебе княже, сука?!

Серпин достал пистолет, трясущейся рукой навел ствол на Мореслава. Люди ахнули и ушли с линии прицеливания, но почему-то не спешили уходить совсем. Волхв замер на берегу, с укоризной глядя на учителя.

– Застрелю, мразь! – кричал Серпин, крепче сжимая пистолет.

– Не надо, Иван Иванович, пощадите! – Тимоскайнен свалился как снег на голову. Коренастый карел буквально повис на руке Серпина, заставляя опустить ствол. – Они ж не со зла, они ж с горя. Сами виноваты, что в дом не унесли буквари эти… Я как во двор вышел, аж вспотел: забыли мы! Наше упущение! Не стреляй, Иван Иваныч, тебе их еще учить!