5.

Утро. Другое? Хоть бы другое, хоть бы кошмары, пусть страшные, но простые кошмары. Нет, она на кухне, стоит, облокотившись на столешницу.

Бедная… ведь я люблю её.

Мне жаль её, и жаль себя, и Антошу, который к этому моменту уже мёртв, сколько раз ей пришлось убивать собственного сына? А она сильнее всех его любит. Сколько дней она послушно умирала, прежде чем на такое решиться? Несчастная, мне захотелось обнять её и пожалеть. Но у неё за спиной нож.

Для меня.

Я вошел на кухню и уставился на неё, как школьник. Светлые волосы, большие глаза, смешные котята на домашнем халате, розовые тапочки с пумпонами, волосы собраны в хвостик и топорщатся веером — салют новому дню… я смотрел так долго. И вдруг она заплакала. Я подошел к ней и забрал нож, отодвинул его подальше.

— Убей меня, — сказала она, — может, хоть ты выберешься.

— Я не могу, — ответил я, сдерживая комок, подступивший к горлу.

Я бы тоже зарыдал, заревел сейчас, как ребёнок, прижался к живой маме, но я не могу, не должен, я мужчина. Я сильный. Мы обнялись и долго так стояли, прижавшись друг к другу, чувствуя чужое тепло. Я спросил:

— А ты не думала… не думала, что можно обойтись… ну… не убивать?

— Ты про Антоху?

— Да.

Она всхлипнула.

— Ну что такое, брось… — я взял её за плечи и посмотрел в глаза, — что такое?

— Он… когда он просыпается, — она говорила с трудом. — Он здесь так долго, он просыпается и он совсем другой, он старик, побитый жизнью, такой чёрствый, он матёрый убийца, он слишком долго здесь, и он… он меня… — она зажала рот рукой, плечи вздрогнули, — лучше я… вот так, чем…

— Не надо, — я снова обнял её, — не плачь.

— Димчик, давай сделаем это вместе.

Мы посмотрели друг другу в глаза: я в её серые, а она в мои, утонули друг в друге, как раньше, как было когда-то давно, когда мы… были другими.

Если её знания об этом кошмаре достоверны, наша хитрость должна сработать. Мы завязали друг другу глаза, открыли окно, и, взявшись за руки, шагнули.

Третий этаж… черт.