Она вошла в аквакомплекс, гулкий и слепящий огнями. Сдала вещи на хранение, переоделась. Курортники — по большей части пенсионеры — заседали в ресторане и баре. Кажется, они вообще не выходили на пустынные улочки.

Вика представила джентльмена из книжной лавки, как он обвивает её талию, как шепчет на ушко о троллях и гномах, а аристократические пальцы скользят по голой спине. Она бы разрешила. Возможно и здесь, в воде, надо лишь отплыть подальше…

Вика почувствовала, что возбуждается, и сошла по прорезиненным ступенькам в бассейн. Голубая плитка будто светилась под пятками. Вода плескалась у подбородка. И на весь огромный бассейн было человек десять. Вика оттолкнулась от бортика.

— Привет, Россия!

Она хлебнула воды и закашлялась. Встала на плитку, помассировала глаза.

На краю бассейна сидел Юра — она едва не расхохоталась, увидев его футболку с портретом Моцарта. Кажется, и внутри Юры было достаточно «Моцарта» — ликёра названного в честь Вольфганга Амадея.

«Ах ты чёртов меломан», — процедила она про себя.

И кивнула:

— Добрый вечер.

Ноги сами отгребали от земляка.

— Купаетесь? Правильно делаете! Я шмотьё сниму и к вам залезу.

Перспектива удручала. Вика обречённо скрипнула зубами.

— Расскажу, как фашистов этих на бабки кинул. Уписяетесь.

Юра посеменил в раздевалку, и Вика быстро поплыла к ответвляющемуся от бассейна каналу. Мимо пенсионеров, финской бани, под брызгающейся аркой и мигающими лампами. Вглубь терм.

Она плыла, вспоминая воду Чёрного моря, Волги, Смолино, Синеглазово, Чикинки, всех морей, рек, озёр, в которые погружалась, и как вдалбливала она Илья смысл пословицы про «два раза не войти», а он говорил: что за глупости, войти, конечно же.

«А если бы можно было, — моделировала она, — как у Кинга, путешествовать во времени, но самой выбирать пункт назначения, от рождения до сегодняшнего дня, я бы, наверное, я бы наверняка»…

Она свернула в продолговатый затопленный лаз.

«Я бы никуда не отправлялась», — подытожила Вика.

Этот курорт — умирающий, заторможенный, этот статичный отпуск — лучшее, что было в её жизни, самое честное, самое настоящее. Без лицемерия, лжи, без друзей и подруг.

Её обуяло счастье, но счастье болезненное и гиблое, схожее с тем, что, должно быть, испытывала бабушка, впадавшая в маразм и видевшая за телевизором бога.