— Я весь свой век живу болью — я знаю, каково это…

— Это лечится таблетками! — Он не сдержался и выпустил злость из узды, заведенный криводушным раскаянием Малины. — Господи. Моя версия чудовищна, но твоя вообще не вписывается в разумные рамки. Олесю клинило, и она хотела наложить на себя руки — да, такое было…

— Это величайший грех, — так же шепотом досказала Малина.

— И ты подумала, раз Олеся в аду наяву, то стоит отправить ее в рай? Так ты думала?

— Да, — громко известила Малина, роняя руки вдоль прохудившейся юбки. — Она в упрос просила избавить от боли!

— Убить и избавить от боли — разные понятия! — сказал Леша, повысив голос. — Я бы вылечил ее, сейчас хорошая медицина, не то, что у вас. Она бы выкарабкалась. С помощью лекарств, религии, друзей. Я любил ее и готов был оберегать всю жизнь. От таких, как ты! Да чего я вру — я до сих пор люблю ее.

— Она мертва, — просипела Малина чуть слышно.

— Ты тоже мертва! — язвительно напомнил Леша. — И требуешь полюбить себя.

Он понял, что на эмоциях разошелся и попытался заговорить спокойно, однако внутри разъедала клокочущая ярость, и самообладание нет-нет, да срывалось в крик.

— Уж прости за прямоту, но я не Матвей, чтобы сносить твои оправдания и верить в крокодиловы слезы, и приплясывать на задних лапках, — его тупиковые усилия ввели в больший раж, и Леша вновь распалился праведным гневом. Убила Олесю. Спасла от боли. Какое убогое благородство! Он начинал ненавидеть Малину сильнее, безжалостнее и думал только о том, как она изведется в зеркальной клетке. Малина безропотно выжидала.

— Ладно, раз мы давим на больные мозоли…Давай поговорим про Матвея.

От его имени Малина вздрогнула, развернулась и побрела в избу. Леша принял это за приглашение. Он вошел следом, расположился на кровати — а Малина у стола, и вновь повторил:

— Я пойду с тобой. Так, личный интерес.

— Ничего не было, — увильнула Малина.

— Было или не было — ни на что не влияет. Просто ты жила с ним. Долго жила. Пользовалась его влюбленностью, чтобы заполучить меня. Хотя себе уяснила — он выстеливается не ради Лексея.

— Уяснила, — прохрипела Малина и отгородилась от пытающего прицела ладонью у лба.

— Да ладно — все останется между нами, как на исповеди. Я сказал про свои чувства к Олесе. Твоя очередь, Малина. Матвей хотя бы нравился, или ты цинично игралась, пока я от тебя прятался, а?

Она заходила скрипучими кругами, щелчками ломая пальцы и шелестя по полу юбкой. Отмотав три невыносимо затяжных круга, показавшихся Леше километровыми, она поставила колено на кровать, взглянула сверху вниз и ясно проговорила: