— Нравился.

— Слышал бы нас Матвей — он бы вконец рехнулся.

— Что с ним? — выдавила Малина, словно стыдясь своего интереса.

— Ну, он сошел с ума, потому что ты его бросила.

— Он обманул меня.

— Это ложь во спасение.

— Ложь конь во спасение, во множестве же силы своея не спасется. Бог делает судьбу, и не поменять ее лжесловьем, — отбарабанила Малина с напыщенным видом.

— Получается, Бог сделал твою судьбу, позволив умереть от топора?

Она опять замкнулась, не найдя ответа, и Леша перемотал паузу до предыдущей темы.

— Итак, Матвей тебе нравился, и он мог подменить меня. Он выгораживал, пока все стояли против. А ты вдолбила себе, что я единственный, хотя мы были знакомы всего день.

Малина твердо возразила:

— Мы повстречались 8 декабря 1876.

— Слушай, ну ты же ни черта обо мне не знаешь! Какой мой любимый цвет?

— Голубой, как небо.

Леша крякнул. Это было правдой.

— А нелюбимый?

— Зеленый, — доложила она, и в голосе проскользнула усмешка. Леша вслух чертыхнулся. Опять в яблочко! Как она это делает? Будто прочитав мысли, Малина приподняла Лешину челку и в полной темноте, не видя даже очертаний, сказала:

— Шрам. Ударился оглоблей.

Он ошалело отнял холодные пальцы ото лба и пораженно уставился в густую тьму, забыв отпустить руку Малины. Ведь в детстве и впрямь ударился. О качели, заимев от мамы кличку «недотепа» уже в четыре года.

— Но христианство отвергает переселение душ, — пробормотал он, цепляясь за ломкие соломинки. Она вплела тонкие пальцы в его, длинные, по-мальчишески нескладные, и совсем беззлобно сказала: