— И нас, значит, ругать. Не ты ли учил? Не ты ли с матерью помогал в люди выйти? Камни нам из тундры привозил: мол, гляньте, может, послать куда? Мы ж в деда да в тебя — «Петровичи». В городе-то за год недели не пробудем. Исполнили твою просьбу, не стали горожанами. Чадом котельных от нас не пахнет и по асфальту в модных туфельках ходить не привыкли. Тебе пары сапог на год хватает, нам и по две мало.

Смеются братья, а он смутится, поняв, что не то сказал, махнет рукой: мол, куда мне с вами, больно грамотные стали, а ну вас, вам жить.

— Расскажи, — попросят, — как вы на Грешной весновали, как ты от страха под старую лодку забрался.

— Было такое.

…И снова нахлынет на Петровича детство, совсем непохожее на то, что было у его детей. Они в своем поселке семилетку закончили, потом в интернате жили на всем готовом. Только учись. Вот и стали после инженерами. А что навещал, подарки возил — так не без этого. Дети, чай, кровные. Им ли не желать доброй жизни. Ради детей и живет человек. А в те времена Петрович сам дитем был, хотя и таскал на плече ружье. После первых проб, ближе к лету, они сети запустили, выбрав места. И начала «метить» рыба. Подход ее к берегам богатым оказался. Потом снова холода ударили, и — сиверок задул.

— Ты, Петрович, сегодня за кашевара останешься, — сказал ему начальник. — Мы там без тебя справимся. Кому-то надо и этим заниматься.

И он остался: растопил каменку, подвесил котел, стал ждать, когда закипит вода, чтобы спустить в нее рыбу. Как сварится рыба — тут же ее на широкую доску вынуть, сольцой посыпать, а в щербу две-три горстки муки кинуть да взболтать мутовкой — поспорей будет.

Все сильней скрипела входная дверь, все чаще с треском вылетали из каменки искры. Уха была готова, когда над головой что-то грохнуло, а в глаза зуйка ударил яркий свет, и ему показалось, что изба горит. Не помня себя, парнишка выскочил за дверь, где шумела пурга, споткнулся обо что-то и упал на колени. Еще одна яркая вспышка озарила серую полумглу, и парнишка, ничего не соображая, кинулся под опрокинутую кверху дном лодку. Возвратившиеся с припайка рыбаки долго искали его, не зная, что могло случиться, но, к счастью, пурга вскоре утихла, и он услышал их голоса, вылез из-под лодки.

— Напугался, Петрович? — спросил начальник. — И мы тоже. Пурга вместе с грозой нагрянула. Еле добрались. А ты молодец — такую ушицу сварганил. Замерз, поди? Пошли-ка скорей в избу да за стол.

Сколько ни жил старый рыбак в тундре, а такого больше не видал.

— На сухом берегу! — смеялся тогда Кирик. — Не пропадешь. Да еще под таким укрытием. Ты послушай лучше, как со мной было. Не отпустили нас из интерната. А мне невтерпеж. Десять километров пробежать, долго ли. Черную знаешь? Подошел я к ней, а там вода верхом идет. Ветер с ног валит. Внутри сосет: пока бежал — проголодался. Обратно идти? Широка ли речка? И до дому берегом каких-то три километра. А не перескочишь. Я и махнул в обход. Стал к берегу подходить — вода. Влип, что называется. А поселок — напротив.