Начинался июнь. И хотя море еще было покрыто льдом, но в тундре зеленели травы. Вот-вот распустятся полярные маки. У одной из дальних сопок закурились дымки — чье-то стадо пришло на летовку. Надо бы и там побывать. Оленеводы хорошо озера знают, а озер тут много. Все на учет взять надо. Людям пища нужна, много пищи, а озера — это и рыба, и мясо. Знать бы сейчас, как там на фронте, где пролегает он. Ни газет, ни радио. До прихода бота оторваны они от всего мира…

— Знать бы сейчас, о чем Сибирцев думает? — вслух произнес Петрович, входя в дом и окликая жену. — Людишек у него много стало. Кормить всех надо. Тракторный поезд вон к побережью пошел — такие тяжести через снега волокут. Крепкие у них олешки.

И хотя Мартюшев хмуро поглядывал на идущие сквозь снега машины, огни фар, сверкающие в ночи, похожие в метель на сполохи, он почему-то и тянулся к ним. Чуял, видно: другая жизнь в тундру пришла. Особенно его вертолет удивил: без крыльев, а летает. Самолет что — к самолету северяне привыкли. У того хоть крылья есть, как у птицы. Раз крылья есть, пусть и не машет ими, а летать должен. А тут… Многое еще непонятно Петровичу, хотя и вырос он в наше время. Иногда становится жаль, что большой грамоты не получил, но так уж жизнь сложилась. Не до ученья было, хотя никто дороги ему не закрывал.

— Чудные у них олешки, крепкие, а вместо ягеля бензином кормятся, — сказал он жене, присаживаясь за стол. Оглядел избу: все в ней было как и раньше. Ничего лишнего и всего в достатке. Широкие деревянные лавки, кровать, стол своей работы, стены, покрашенные белилами и голубой краской. Обои бы сыновьям надо заказать, чтоб прислали, цветастыми стены сделать, как у директора совхоза, но пока сойдет и так. Лампочка под потолком. В поселке давно своя электростанция. Та же печь, сбитая из глины и побеленная зубным порошком. Другую бы надо, да кирпича нет. Ладно, пока терпимо. В углу радиоприемник «Родина». Еще батарейный. Давно служит. Добрая машинка. Стоит включить и готова говорить без умолку круглые сутки. В отцовском доме иконы в переднем углу были — материнские. Родители еще старой веры придерживались, хотя отец посмеивался сам над собой. «Нехристь» для него было всего лишь поговоркой, говорящей, что ты непутевый, никудышный и не выйдет из тебя никогда путного человека.

— Справно живем, — снова вслух подумал Петрович, словно отвечая на какие-то свои мысли. — Не-че на судьбу пенять.

— Что, — спросила жена. — Ты мне говоришь?

— Тебе, тебе. Добрые, говорю, ребята у нас выросли, но и меня еще рано в старики записывать, хотя и на пенсии.