Вижу, люди к берегу бегут. Я и шагнул на плывущую льдину. Поскакал, как песец, по льду, распустив не хвост, а сопли. И закрутило тут меня. То прижмет к островку — и никуда, то так попрет, что в глазах крутится, небо божьей коровкой кажется. Слышу, кричат, а что — не понимаю. С баграми, веревками люди к берегу сбежались.

— Держи! — И к моим ногам упал нерпичий ремень.

— Подтянули к берегу. Только тогда я в себя пришел. Ох и перепало мне, хотя поначалу встретили ласково, со слезами на глазах. А ты молодчина, — уже серьезно добавил он, — не кинулся к нам навстречу. Ищи бы теперь.

С минуту все молчали.

— Сейчас подвижки начнутся, а там и реки вскроются, — сказал старший. — Бот придет. В каждом краю, почитай, до войны были свои порядки. У нас и настоящая рыбка собакам да песцам на корм шла. Настоящая бригада на Грешную приедет. По-новому промысел начнем.

Перед лицом его вставали низкие избы, скрытые в снежных сугробах. К весне приходилось ходить на уровне крыши, а то и выше. А весной торосья, трещины на льду, промои, сизая полумгла, забереги. Ни лугов, ни леса. Не имели представления ни о молоке, ни о картофеле. Зато мяса, рыбы у них — государство прокормить можно. Вывозили лишь пушнину — серебристо-белые шкурки песца. Год на год не падал. Порой не было зверя. В иную зиму каждый охотник десятки, а то и сотни шкурок песца в заготконтору привозил. Высоко ценила их вологодская база, откуда меха шли за границу. До войны на них машины покупали, а как война началась, за валюту пошли — в обмен на оружие. Жили люди все же справно, несмотря на глушь. Это были уже не те кочевники, которых в свое время возили в Петербург и показывали там как диковинку — «самоядь». Так звали всех, кто жил в этих краях, люди большого света. Было все равно, на каком языке говорил северянин, хотя тут давно перемешались кровными корнями и ненцы, и коми, и русские, и ханты. По названиям деревень можно определить, как шло заселение, по виду поселков, где рядом с избами и посейчас стоят чумы из оленьих шкур — древние жилища северян. Сам Сергей, старший группы, вырос в Архангельске, в городе, откуда брали пути поморы на Матку (Новую землю), на Грумант (Шпицберген). По всему побережью и по дальним островам раскиданы их кости. И под этим крестом, что чернеет над Грешной, рядом с геодезическим знаком, не лежит ли один из тех безвестных первооткрывателей? Несколько раз подходил к нему Сергей, пытаясь разобрать надпись. «Б. . . . . .» Буторин? Белобородов? Белозеров? Кто скажет?

Теперь они вот как бы заново начинают обживать Грешную. Нет наваги. Есть она, но почему-то не там оказалась, где ждали. Этой рыбой раньше не занимались, сорной считали. Найти места надо, где нерестится и нагуливается она. И печорская сельдь — не хуже беломорской, которой соловецкие монахи прославились. Тоже секрет: по какому рецепту они засол вели? Рыба та же, соль та же, а посол не тот. А может, в бочонках, в какой-то особой выдержке дело? Разгадывать еще да разгадывать, но теперь не до секретов чудодейного посола. Рыба нужна! Любая! Скорей бы море открылось, бригада прибыла. Кое-что он уже понял. А летом можно и близлежащие острова обследовать, они же совсем рядом.