— А пустила зачем? — присупил брови Кузьмич.
— Удержишь его, как же…
Митьку в шестом на осень оставили. У Захара Кузьмича трое детей. Старшего приняли в институт на механика, другой год стипендию получает. Средняя, Мария, в мать деловитая — отличницей идет с первого класса. И только Митька, шалопай, — в кого и пошел? — с двоек на тройки перебивается. Оттого, может, что нет за ним отцовского глазу? А жену укорил:
— Балуешь парня. Для дома палец о палец не ударит… Завтра же, чертенка, на свеклу погоню. Пусть-ка спину погнет. Сам за книжки попросится.
— И то пора тебе самому за него взяться. — Жена кончила катать, приподнялась было с колен, охнула: — Ревматизм проклятый!..
— Что тебе, на столе места нету?
— Да просторней тут. — С четверенек встала, короткая, тяжелая, но на вид не старая еще. Скрутки половичные, валек, скалку сунула под печь. — Сейчас руки умою и соберу. Пирог нынче с рыбой…
— А Мария где?
— В кино с девчонками убегла…
Вдруг со двора донесся бабий вой, смешался с топотом ног в сенях, кто-то громыхнул ведром, и в раскрытую дверь ворвалась соседка Настя, в мокром по пояс платье, раскосмаченная, на бледном лице дикие глаза. Сквозь вой закричала с порога:
— Захарушка! Ради бога, спаси! Катька в речке утопла!
Захар Кузьмич, как был без сапог, в майке, мимо Насти мотнулся к ИЖу. И пока заводил, от крыльца уши сек надрывный вой:
— …век за тебя молиться буду-у!..
Тут еще жена не ко времени:
— Возьми хоть кусок пирога. Кто знает, сколь там пробудешь?
— В месте котором, Настя? — крикнул Кузьмич.
— Ой! У затопленных огородов… Ой, доченька родная моя!
Когда вытащили на берег Катьку, голубую в лунном свете, пузатую, Захар командовал, куда и как ее половчей уложить, качал напеременки с Федором-кузнецом обмякшие Катькины руки, зло покрикивал на зевак, чтоб не застили Катьке воздух, не забывал покрикивать, чтобы крепче держали мать, прибежавшую с воплем осиплым, — и потому только, что споро, моментом все слажено было, Катьку откачали, и отвез их Кузьмич, дочку и мать с ней в обнимку, домой…