Подумав немного, Хлебников продолжал: «Из комсомола меня, конечно, сразу же выбросят, партии мне не видать — это ясно… Вот уж действительно, без вины виноватый!..»

И он чувствовал, как в нем опять поднимается отчаяние, будто огненные языки, разгораясь, лижут его где-то в области сердца… И, спохватываясь, он тут же отдавал себе беззвучный приказ: «Все наверх!», «Держать себя в руках!», «Думать о другом!» Он чрезвычайно напрягался, стискивал кулаки, И уже кричал беззвучно: «Все наверх!», «Все наверх!» …Он оставался еще очень молодым человеком…

Когда ожог становился непереносимым, он открывал глаза, вскакивал, спускал с нар ноги, порывался куда-то бежать, кого-то звать… А в крохотном круглом окошке в стальной двери начинал мерцать один глаз: надзиратель заглядывал в камеру. И два безмолвных человеческих взгляда скрещивались на какое-то мгновение и расходились, оставаясь чужими друг другу.

Видно, уж ему, Сашке Хлебникову, судьба определила жить среди чужих людей… Но вправду ли чужие ему эти страшные, доведенные до преступления своим неразумением или жестокостью случая, дурным наследством или неверными понятиями, своей душевной темнотой, праздностью, убогими, хотя и опасными заблуждениями, люди?..

2

Николай Георгиевич Уланов дождался звонка Мариам. Ее голос в телефоне звучал ласково, но так, точно она очень торопилась. И она не стала долго объяснять причину столь продолжительного молчания.

— Ну, ни минуточки не было свободной, прости, пожалуйста, — сказала, затем спросила: — Ты здоров, у тебя все хорошо?

— Я? Да, здоров, но… — начал было, взволновавшись, Николай Георгиевич.

Не став, однако, дожидаться, что могло последовать за этим «но», Мариам поинтересовалась, хочет ли он еще ее видеть.

А когда Николай Георгиевич заспешил с ответом, что да, он хочет ее видеть, она тут же назначила ему свидание в квартирке подружки, где они уже встречались; она назвала день и час, спросила, устраивает ли время его, Колю? Услышав, что вполне устраивает, она повесила трубку — разговор был окончен. А Николай Георгиевич, озадаченный его суховатой краткостью, задумался… Он слишком долго ждал вестей от Мариам, слишком нелегко давалось ему это благоразумное ожидание — он с ним просыпался и с ним засыпал, оно присутствовало во всех его нынешних делах и мыслях, чтобы не почувствовать разочарования, даже обиды. Хотя обижаться, собственно, не на что: в нескольких фразах Мариам имелось все, что полагалось: она попросила прощения, справилась о здоровье, поинтересовалась, не изменилось ли его отношение к ней, и назначила новое свидание. Чего же еще он хотел?.. И, поразмыслив, Уланов пришел к выводу: позвонив, она исполнила какую-то обязанность, и только, ничего ведь не сказала, как она прожила эти последние недели в разлуке с ним, словно и не очень заметила разлуку..