Николай Георгиевич даже заколебался: а может быть, лучше не пойти в этот раз на свидание, как бы трудно ему ни было, пусть и она немного встревожится, пусть посердится; ее ровная ласковость, этот ее ничем не уязвимый душевный покой заставили его испытать чувство обидного неравенства в отношениях: покой Мариам был несоизмеримо сильнее его мнительного беспокойства. В конце концов это становилось унизительным — ей не было больно там, где он совсем изболелся… Словом, Николай Георгиевич попытался в мыслях взбунтоваться против своей подчиненности.

Но ему подумалось, что подобный эксперимент с Мариам чересчур опасен. Она способна была и на то, чтобы вполне спокойно отнестись к его бунту: не рассердиться, а остаться равнодушной — не заметит бунта, что было бы гораздо серьезнее, и уже навсегда, непоправимо ощутить себя совершенно свободной.

…В условленный день и на полчаса ранее условленного срока Николай Георгиевич подошел к знакомому дому на одной из замоскворецких улиц. Посмотрел на часы и пересек улицу, стал прохаживаться по другой стороне. Район был окраинный, и новые многоквартирные строения соседствовали здесь с невысокими — один-два этажа — кирпичными палатами давнего происхождения: маленькие окна, низко посаженные крыши, темные, сырые подворотни… Останавливаясь у овощной лавки и делая вид, что его внимание привлекли мохнатые, словно в поношенном тряпье, шары капусты, наваленные за плохо вымытым стеклом витрины, Николай Георгиевич поглядывал на противоположную сторону: не идет ли Мариам?.. Дальше была булочная с выставленными бумажными коробками кофе с цикорием, с узорами сухариков в лотке и с кусками развесной халвы, он полюбовался и халвой. Наступили часы конца работы, народу проходило много, и там, где поблескивал в закатном солнце пламенеющими окнами новый дом, и здесь, на теневой стороне. Навстречу Уланову спешили невнимательные к нему, да и друг к другу женщины с сумками, из которых торчали бутылки молока, тупые носики булок и батонов, а то вдруг — рыбий, замороженный хвост; спешили мужчины: в одной руке портфель или сундучок с инструментом, под мышкой брусок дерева, две-три коротко обрезанные доски; в другой — авоська, полная ярко-оранжевых мячиков-апельсинов. Такие же потоки текли, и сталкивались, и вихрились у входа в винную лавку на противоположной стороне. Мариам все не показывалась. И Николай Георгиевич поворачивал и продолжал свое курсирование в обратном направлении, в этом каждодневном вечернем приливе необходимых житейских хлопот… Недавние оттепели и дожди смыли с улицы следы зимы, снег, и в воздухе тянуло свежестью марта. Но было зябко, и старые, редкие здесь деревья стояли еще голые, мертвые.