Вероника улыбнулась.

— Он не будет огорчен, что не застал меня. Он ведь уверен, что я просто из блажи просила его позвонить: жена требует, чтобы муж отметился. Для порядка. Он сегодня куда-то навострил лыжи. И пусть погуляет, пусть делает что хочет. Был бы жив и здоров. Не застанет меня — и ладно, вечером на даче встретимся…

Беда миновала. А полное счастье, то, которое должно было наступить, не приходило. Мешали невероятная усталость и напряжение двух недель. И опять хотелось плакать. Плакать и плакать, не останавливаясь, сладко, долго.

— Понимаешь, Варя, — сказала Вероника, — я в эти недели часто думала: вот он отдал мне всю жизнь. И ни разу не отступился, ни разу не предал, когда бывало трудно. А заслуживаю ли я того, что этот человек отдал мне жизнь? Может, он был бы счастливее с другой? Не понятно, Варя?

— Понимаю, — сказала Варвара.

— Все он отдал мне: годы, молодость, силы. Я ведь собственница. Ого-го-го, какая!.. Но только за одно то, что я пережила за эти две недели, он уже мой по высшему праву, насовсем, навсегда, до самого конца.

— Ох, мужички, мужички, сильный пол, — помолчав, вздохнула Варвара. — Кто знает, как я по ночам встаю к своему Станиславу Витальевичу. Подойду тихонько к его кровати и слушаю. Дышит. Он ведь уже совсем старый и больной. Почки у него, гипертония. Но душа у него живая. Он на интересе к жизни, к своим книжкам, к тому, что вокруг творится, держится. Говорит: «Понимаешь, Варенька, не хочется умирать, потому что очень уж интересно, что будет завтра, послезавтра или через десять лет. Хотелось бы досмотреть». И живет жадно, словно молодой. И хвороб своих не замечает. А я по ночам дыхание его слушаю… В третий раз мне уж не начать, Вероничка. Если с ним что-нибудь случится, пойду в детский сад или в ясли работать. При детишках.

— Ничего с ним не случится, Варя, — сказала Вероника. — Молодость души — великая вещь. Она перебарывает многое. Все у тебя будет хорошо!

Варвара наклонилась, взяла в свои сухие темные ладони лицо Вероники, притянула ее к себе, крепко поцеловала в губы.

— Это ты от счастья щедрая! И дай тебе бог!

Вероника посмотрела на часы.

— Андрей, наверное, уже звонил. Я пойду.

— После работы подожди меня, — сказала Варвара, — пойдем вместе…

Вероника прошла пустынными, как и прежде, сияющими стерильной, бездушной чистотой коридорами министерства. Остановилась на пороге своей комнаты.

Здесь все было как всегда. И после неживой тишины и искусственной прохлады официального кабинета, вкрадчивого, услужливого шуршания кондиционера, солнце и грохот проспекта, торжественно вливавшиеся в большое, во всю стену, окно, обрушились на Веронику, как удар… Два стола, заваленных деловыми бумагами, знакомый силуэт Саши на фоне окна, открытого на головокружительной высоте прямо в сизое от солнечного марева небо… И вместе с солнцем и грохотом, тоже как удар, обрушилось на Веронику наконец-то полное счастье. Сизое небо, густое, августовское, предвечернее солнце, мощный живой рокот огромного города — все это вошло в нее, влилось в каждую клеточку души и тела, и стало нечем дышать, закололо сердце. И тонкий силуэт Саши со склоненной головой на фоне окна, стекающая вниз волна ее русых волос, подсвеченных солнцем, два красных кресла для посетителей, нежно-кремовые стены комнаты — все это вдруг показалось ей прекрасным до боли… Вот так, наверное, умирают от счастья, подумала Вероника.