Он завернул в Национальную галерею и, пройдя несколько зал, сел перед Тициановым Бахусом и Ариадной. Что сказал бы Тициан, если бы его попросили «объяснить» эту картину? О, об этом его без сомнения попросили бы, живи он сейчас среди этих бесчувственных варваров! Вероятно, он сказал бы им: убирайтесь к черту! Взгляд Тони бродил по сочным венецианским тонам, выцветшим, как старые вышивки, но все же напоминавшим о первоначальном живом блеске — плащ цвета вина, как облачение императора, белый и синий цвета в одеждах девушки, пятнистые леопарды, темно-рыжий цвет и кармин бородатого сатира, полуобнаженные нимфы. Образы цвета и формы, удовлетворяющие сами по себе. Он припомнил Бахуса-ребенка во Флоренции у Гвидо Рени[137], увенчанного виноградной лозой и улыбающегося, и смягченные временем панели Веронезе в большом дворце в Венеции. Бог Дионис, таинственное пламя темной земли, податель плоти и экстаза, белое пламя желания, вздымающееся из колесницы… Объясните это! «Простите меня, господин Тициан, мне ужжжасно х-а-а-телось бы знать, какой ма-а-ральный урок вы вкладываете в свой мирровой шедевр? Станьте ближе к микрофону, ну-ка, и будем говорить! Это передача для всей страны! Ну, говорите, господин Тициан, — весь свет слушает. Выкладывайте свое обращение к человечеству и не забудьте, что вам будет тысяча фунтов премии, если вы вставите в свою речь, что курите сигары «ля Пианола». Будьте деловым: человеком. Ну, ну, объясняйте же! Скажите этим иэху, что они олимпийцы!»

Тицианы теперь в скучных музеях и не встречаются в нашей жизни. Если бы пришел новый Тициан, его бы оскорбляли бесплодные универсанты и вонючие журналисты, заморенные теорией, по которой артисту (но не жокеям, боксерам и сводникам) гораздо лучше оставаться бедным, а в конце концов его посадили бы в тюрьму за оскорбление нравственности. Больше не будет никаких богов; больше не будет на земле никаких священных и тихих мест, и море наполнится нашими грязными делами, ваши женщины будут рожать, как свиньи, а вы будете трудиться, как «роботы»[138]. Вас не будут оценивать по вашей внутренней стоимости, а только по вашей рыночной цене. Что же касается средств существования, то машины сделают их за вас. Утром вы скажете — дай бог, чтобы уже был вечер; а вечером — дай бог, чтобы уже было утро. Заодно с птеродактилем[139] и гигантским тихоходом[140].

«Я должен выбраться из Англии, — сказал себе Тони, — не потому что Англия чем-нибудь отличается или хуже всего остального, но потому что здесь я связан и чувствую себя ответственным. Для меня лучше быть бедняком, голодать и умереть, чем жить этой живой смертью».