Тони очнулся от своих мыслей, услышав, как повернулся ключ в замке и закрылась дверь. Маргарет вошла, чтобы снять шляпу и пальто, увидела открытый шкаф и наполовину набитую сумку и негодующе взглянула на мужа. Она внесла с собой атмосферу мрачного неодобрения, и Тони понял, что она уже настроена для такой роли: согласиться на эту сумасшедшую увертку с «отпуском» и считать все глупым капризом. Ее, очевидно, уже научили — с помощью мягкой женской уступчивости (которая была достаточно чужда ее природе) вернуть его, еще более мягко, на «ринг»[143]. Что за слабосильный заговор для его «укрощения»! — в нем какая-то оскорбительная недооценка всякой сообразительности, которая ведь могла же у него быть, — и это свело на нет очень многие из его недавних угрызений.

— Хелло! — сказала она, стараясь изобразить беспечное удивление. — Ты уже дома?

— Да. Я бросил службу и надумал поехать пока ненадолго за границу, чтобы пораздумать обо всем. Я все хотел переговорить с тобой об этом, но как-то не мог собраться.

Очень слабо все это. Но ничего.

— Куда же ты направляешься? — сказала Маргарет.

— Сначала в Шартр. Затем дальше — частью поездом, частью пешком. Хочешь поехать вместе со мной?

— Тони! Не будь лицемером! Ты сам знаешь, что хочешь быть один, тебе известно, что я ненавижу бродить по заплесневелым соборам и шляться как бродяга, и ты знаешь отлично, что я собираюсь погостить у брэнкшайрских Чолмонделей.

— Знаю. Я звал с собой Джульена. Я надеялся, что, может быть, и ты поедешь и что по дороге я смогу объяснить вам обоим… ну, что я переживаю, к чему стремлюсь, чем стараюсь быть. В конце концов, я ведь принял важное решение, которое касается тебя не меньше, чем меня. Тебе следует знать об этом.

У Маргарет был ужасно сердитый вид, и Тони подумал, что сейчас она закатит ему яростную сцену. Но вместо того она сдержалась и с видом оскорбленной материнской доброты, которая раздражала больше прямого нападения, сказала:

— Нет, дорогой, мы не будем обсуждать это сейчас. Я знаю, что ты переутомился и заслуживаешь продолжительного отпуска. Уезжай себе с богом и поступай как хочешь, бродяжничай и не беспокойся ни обо мне, ни о деле, ни о чем другом. Просто проводи получше время. И, когда ты вернешься, все будет казаться другим.

— Послушай… — начал было Тони, но Маргарет остановила его поцелуем и погладила по голове, словно он был капризным ребенком или слабоумным больным, которого надо успокоить и не противоречить ему открыто. Тони пожал плечами.

— Хорошо, — сказал он, — если ты не хочешь взглянуть фактам в лицо, я не стану стараться принуждать тебя. Но позволь мне сказать тебе следующее, Маргарет: твой дядя не имеет ни малейшего представления о положении и говорит глупости. Я бросил службу, и бросил ее совсем.