После завтрака Тони гулял в запущенном ботаническом саду или же вдоль берега моря, откуда в ясные дни различал на востоке Липарские острова, а однажды далеко-далеко на северо-западе ему почудился туманный намек на остров Эя. Несмотря на мягкий воздух, спокойное небо и воспоминания о величавом прошлом, было что-то насильственное и трагическое в той Сицилии, которую люди застали раем, а сделали самым безотрадным островом Средиземного моря, голым и малярийным. Каждая цивилизация начинала все наново, и ни одной не удалось продержаться долгое время — от карфагенян и греков до арабов и испанцев. И созидание и разрушение были равны и схожи. Не осталось ничего живого от всех этих столетий интенсивного творчества, кроме марионеточного театра, религиозных процессий, яркой раскраски на крестьянских телегах и вычурных украшений и перьев на упряжи, которые по своей грубости напоминают творчество островитян южных морей. От Акрага и Сиракуз до этих неуклюжих крестьянских произведений — какое падение! Даже в пышном испанском барокко был какой-то мучительный оттенок, предшествующий смерти, отчаянные усилия выжить; все это было похоже на фантастический рост трилобитов[191] в период до их внезапного исчезновения. Средиземноморская цивилизация мертва. Может быть, само человечество вымирает. Чрезмерное разрастание без улучшения всегда обозначает дегенерацию и смерть, одинаково как у деревьев и трилобитов, так и у людей.

Все же не без сожаления сел Тони на ночной пароход, идущий в Неаполь, и следил, как уменьшались в отдалении огни Палермо, превращаясь сперва в созвездия, затем в цепь ярких точек и, наконец, в туманное зарево. Если бы не было так сильно желание снова ехать в Рим, Тони не покинул бы Палермо — в Сицилии для него нашлось бы еще столько переживаний!

Тони спустился в свою каюту во втором классе и спал хорошо, хотя в каюте был еще какой-то сильно сопевший миланский коммерсант. Тони проснулся вскоре после рассвета, тихонько вымылся и побрился, оделся, упаковал свой рюкзак и чемодан и вышел на палубу. Пароход был в двух часах пути от Неаполя; он как раз пересекал Салернскую бухту и направлялся к проливу между Капри и полуостровом Сорренто. В долинах еще лежал туман, громадными облаками задерживаясь на горных пиках, и хотя на колеблющейся воде блестело солнце, в воздухе было холодно. Тони был рад согреться, быстро разгуливая по палубе. Минут через десять он перешел с правого борта парохода на левый, чтобы посмотреть на залив с другой стороны, и почти столкнулся с каким-то английским священником. Тони начал извиняться, но профессионально мягкий голос клирика прервал его: