На площади Тони расплатился с возницей, снес свои вещи в кафе и выпил там вторую и более вкусную чашку кофе. Оставив свои чемоданы на попечении официанта, он стал слоняться по маленькому городку, отмечая перемены и англосаксонскую цивилизацию в форме объявлений: «Виски. Джин. Чай. Коктейли». Он купил себе другую губку, но, посмотрев пижамы, решил не покупать ни одной — они были до смешного дороги и плохи. Для приличия Тони пошел в банк все-таки немного позже девяти и, предъявив свой паспорт, свидетельство о рождении, отпускной билет из армии, старый пропуск в читальный зал Британского музея и подписав два документа в трех экземплярах, получил разрешение (с большим недоверием) взять остаток своего аккредитива, — к счастью, не пришлось приглашать двух знакомых из местных жителей, чтобы они удостоверили его личность, потому что Тони никого не знал. К этому времени часы на площади показывали без четверти десять, и Тони решил, что теперь можно уже отправляться в старый отель в верхней деревне, с полной гарантией, что, когда он приедет, Каты не будет дома.

Было бы преувеличением сказать, что Тони развалился в фиакре и наслаждался видами, пока экипаж подымался по извивающейся дороге. Исчезла сдержанность, к которой он принудил себя утром, и он пребывал в лихорадке ожидания и нетерпения, браня себя за напрасную трату времени. Эти истраченные минуты он мог бы провести с Катой. И Тони, который так часто ругал современную страсть к спешке, теперь сам проклинал медлительность лошадей. О, иди же ты вперед, неуклюжее животное; цок, цок, цок, ты никогда не училось бегать рысью? Как Ката взглянет, что она скажет, какая она будет? О Ката, если тебя сломали и сделали из тебя одного из своих, это будет для меня просто самоубийством. О боги, пусть все будет, как было, — совершенным!

Наконец фиакр доехал до ровной дороги, и под воздействием кнута лошадь пошла жалкой рысью. Они проехали маленькую аллею акаций, только еще начинавших цвести; затем старую опереточную церковь, на которой появились новые часы, а фасад был заново выкрашен желтой клеевой краской, и подъехали к отелю. Сердце Тони билось с ненужной силой, и, платя кучеру, он обратил внимание на то, как дрожат его руки. Он постарался совладать с собой, подобрал свои вещи и прошел во двор, где столкнулся лицом к лицу с матерью Филомены. Конечно, должна была разыграться драматическая сцена приветствий с пожиманием рук и призывами Баббо и упреками, почему Тони не приезжал раньше. Когда это кончилось, Тони отдал свои вещи, чтобы их отнесли наверх, и прошел с двумя стариками в кухню. Теперь, когда он действительно приехал, его неуверенность и чрезмерное возбуждение исчезли; он был спокоен, уверен, убежден, что все будет хорошо.