Деревья арбутуса, сохранившиеся от рощи около дорожки, были достаточно высоки, чтобы защищать от солнца и закрывать вид, — райское место, где можно наслаждаться прохладной тенью в одиннадцать утра в середине апреля. Тони остановился поглядеть на великолепную желтую корониллу, всю в цвету, и в просвет с опушки рощи увидел, что на нижних склонах острова уже расцвел ракитник. «Ах, — подумал Тони, — будь я верховным владетелем Эи, я сделал бы ее раем — или за год довел бы всю страну до банкротства, и меня убили бы мои возмутившиеся подданные. Интересно, о чем думает Ката сейчас?» Он тихонько пропел: «Wenn ich in deine Augen seh’!» — на мелодию, сочиненную им самим; в ней было не больше пяти разных нот, но он гордился ею. Где вы находите мелодии для вашей музыки, мистер Кларендон? О, они мне приходят в голову, когда я бреюсь, мадам!

Едва достигнув другой стороны рощи арбутуса, Тони остановился как вкопанный, и сердце его чуть не выпрыгнуло из груди. Там, на большом камне, сложив руки на коленях, глядя на море через золотые и белые потоки ракитника и цитуса, сидела Ката. Она сидела полуотвернувшись, но ему не нужно было видеть ее лицо, чтобы узнать ее, — его тело не забыло ее тела. Он сразу узнал изгиб ее высокой полной груди, линию ее горла, ее стройную руку, ее тонкие пальцы. У него упало сердце, когда он увидел контур ее щеки, бледной и худой. Он позвал нежно:

— Ката!

Она была так глубоко погружена в свои мысли, что не услыхала, и он снова позвал погромче:

— Ката!

Она стремительно вскочила, внезапно сцепив руки, он увидел сначала с удивлением, а потом с мучительными угрызениями совести, что ее глаза потемнели от ужаса.

— Ката! Не пугайся! Это Тони. Я не хотел… Я нашел тебя наконец.

Говоря это, он медленно шел к ней, протягивая руку, как будто Ката была испуганным зверьком, который может неожиданно броситься прочь и его надо успокоить. Он остановился в двух шагах от нее, протянул обе руки и сказал:

— Ката! Я приехал сразу же, как только узнал, где найти тебя.

Ужас погас в ее глазах, но он видел, что ее лицо было совсем белое и что она вся дрожит. Она сказала:

— Тони! О мой любимый.

И прежде, чем он увидел, что она шевельнулась, она уже прижала его к себе в тесном объятии, все ее тело, казалось, приветствовало его тело в экстазе облегчения и желания; так женщины обнимали своих мужей, приезжавших в отпуск с фронта, а Тони смотрел и завидовал. Это было так внезапно, до такой степени естественно для женщины, которая всегда заодно со своим телом, что он почувствовал, как будто эти тринадцать лет жизни в Англии шелухой упали с него и он снова обрел свое тело. Они стояли, ничего не говоря. Тони ощущал своим лицом ее прохладную щеку, слышал, как дрожало ее тело и как бешено билось ее сердце. Он сам весь дрожал, и все же чудесный мир соединившихся тел уже вошел в него, потому что его кровь инстинктивно начала согласовываться с ритмом ее крови.